О! Ведь можно, как бы случайно проходя мимо, сунуть Галатее записку под дверь.

Все эти мысли мешали Хэмилтону работать, отвлекали и нервировали.

Карвахаль не был похож на обычных испанцев, но сиеста, два часа сна после обеда были для него настолько святы, что всякий, кто от трёх до пяти дня оказывался на ногах, считался им безумцем. В пять же он снова появился в лаборатории, решительно отверг предложение Берты Винкельман о помощи и с осторожностью пчелы, снимающей нектар с цветка, начал промывать собранные фрагменты растворителем, поминутно контролируя, не появляются ли следы краски на марлевом тампоне, работая под бинокулярным микроскопом.

Мысли же Хэмилтона по-прежнему вертелись вокруг Галатеи.

…Подняться на третий этаж по террасе опасно, нужно идти по лестнице внутри дома. Но тут придётся дождаться, пока вернётся Гриффин и найти какой-нибудь повод поговорить с ним. Лоуренс имел дурное обыкновение сразу по возвращении с раскопа приходить в лабораторию и интересоваться результатами анализов. Но это не беда. Стивен запросто мог зайти к нему вечером: обсудить какие-нибудь тонкости. Или попросить заказать какой-нибудь реагент. Повод найдётся. А потом, выходя от Гриффина… Чёрт возьми!

Хэмилтон, нервно дёрнувшись, чуть не выронил черепок. Он не сможет это сделать! С террасы комната Галатеи имела отдельный выход, но с коридора выход был только один — через комнату Тэйтона! Спальня Галатеи — смежная со спальней Арчибальда, и подсунуть записку под дверь со стороны коридора — это сунуть руку в волчью пасть. Хорошо, что он вовремя вспомнил об этом!

Отдышавшись, Хэмилтон снова задумался. Значит, во что бы то ни стало надо пробраться на террасу. Но это опасно. Нормальные люди не ходят в гости через балконы, и едва ли ему удастся списать своё появление там на желание повидать Гриффина. Что же делать?

В лаборатории появился Франческо Бельграно, и спустя минуту втянул Карвахаля и Берту Винкельман в яростный спор. Карвахаль, расчищая фреску, удалил с лицевой поверхности оставшиеся излишки закрепителя. Основная масса закрепления ушла после пропитки тыльной стороны и удаления лицевой заклейки, но некоторые участки красочного слоя были более насыщенными. Выравнивание насыщенности красочного слоя Карвахаль решил произвести кратковременными компрессами растворителем: но каким?

Берта насмерть стояла за ацетон, а Бельграно считал, что в таких случаях идеальна смесь ксилола со спиртом. Карвахаль же предпочитал метилэтилкетон, уверяя коллег, что в результате такой обработки росписи возвращается тональность и матовая фактура фресковой живописи.

Масла в огонь подлили вернувшиеся с раскопа Гриффин и Винкельман, тоже ввязавшись в дискуссию. Гриффин считал, что Рамон — лучший реставратор от Пиренеев до Озёрного края, и пусть делает, как хочет, Винкельман охотно согласился с ним, но по другой причине: лупанарная живопись в его глазах не имела ни художественной, ни научной ценности, испортит — не жалко. Немец имел жестокую честность огласить своё мнение вслух, при этом удивился тому, что все расхохотались.

Лоуренс Гриффин поделился с коллегами радостью: дождь ничуть не повредил ни нижний, ни верхний раскопы, завтра синоптики дают хороший прогноз, циклон прошёл, можно с утра приступать к работе. Карвахаль, однако, пробурчал, что пока не закончит реставрацию, с места не сдвинется. Гриффин пожал плечами. Реставрация никуда не денется, этим и зимой можно заняться, а летом каждый день дорог.