|
Но только благодаря этому он лишился среди солдат всякого уважение; все им помыкали, а ротный во время учения на плацу всегда посылал его куда-нибудь спрятаться, чтобы не попадался ему на глаза. А потом пришлось-таки отправить его домой, потому что солдаты 12-го и даже 21-го полков постоянно собирали для него остатки казенного хлеба. Об этом стали писать в газетах, так что его прогнали с военной службы. Как раз в то время к нам переведен был один фельдфебель из Часлава и рассказывал нам про этот случай, как пример того, к чему приводит, когда солдат не умеет сдерживать свои влечения и страсти. Дело в том, что этого фельдфебеля перевели к нам в наказание за то, что он расхищал Заславский казенный склад и тратил украденное на одну кельнершу из пивной, с которой у него был роман и которой он хотел купить шелковое платье…
И вот после того, как кончилось совещание господ офицеров, начался знаменитый поход через галицийские болота и галицийские пески. Это был поход, когда у людей плечи были до крови натерты ремнями, бедра чуть ли не до костей исцарапаны вещевыми мешками, а на ногах вскочили пузыри величиной с голубиное яйцо. Трое суток войска шли таким образом по сожженным деревням, располагаясь на ночлег в открытом поле. Солдаты засыпали, едва успев составить ружья в козлы. Люди были измучены, как вьючные животные, так что даже не разговаривали между собою; правда, по утрам то один, то другой пытался затянуть песню, пошутить и посмеяться, но всякая попытка поднять настроение оказывалась тщетной. Патронов нельзя, было выбросить, потому что три раза в сутки производилась проверка их наличности; поэтому бросали по дороге белье и хлеб. На третьи сутки, когда батальон расположился вечером на опушке небольшого лесочка, он походил больше на сборище хромых и калек, чем на воинскую часть; и до поздней ночи к месту стоянки, еле волоча ноги, подходили отставшие и тут же валились точно чурки, на землю. Утром те, которые успели немного отдохнуть, были разбужены канонадой в восточном направлении; перед ними, справа и слева, грохотали, пушки: «бум, бум, бум». Непрерывный грохот разбудил и Швейка. Небольшая кучка солдат уже поднялась и спорила о том, где и кто стреляет. – Это наши! – Да нет же, это русские. Слышишь, совсем другой звук! – Ну, тогда это германцы. – Чорт бы их драл! Пожалуй, и нам придется сегодня побывать под огнем. Поручик Лукаш скверно провел ночь, потому что у него были до крови натерты ноги, а от седла болели и ныли шенкеля. Когда Швейк подошел к ручью, протекавшему по лугу в нескольких шагах от леска, он застал там поручика, который сидел, раздевшись на берегу и обливался свежей водою. Швейк взял под козырек. – Здравия желаю, господин поручик! Дозвольте спросить, будет ли нам сегодня кофе? И подъедут ли походные кухни? – С добрым утром, Швейк, – ласково отозвался Лукаш. – Ну, что скажешь, парень? Пожалуй, придется нам уже сегодня итти в бой. Достоверно я этого не знаю и не знаю, подъедут ли кухни… А знаете, Швейк, что самое интересное в этой войне? То, что никто ничего не знает! Таким образом у нас все теперь стали Сократами. А вы знаете, Швейк, кто такой был Сократ? Это был греческий мудрец; а мудрецом он был потому, что говорил: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». Ну, а как вы чувствуете себя после этой прогулки?
– Так что, дозвольте доложить, что я уповаю на господа-бога, что он пошлет мне силы перенести для его императорского величества все хорошее и плохое, – смиренно ответил Швейк. – Нет ли у вас, дозвольте спросить, господин поручик, немного сливовица во фляге? Мне что-то дурно, и я чувствую себя совсем неважно. – На! Только смотри, Швейк, один глоток. А то как раз вылакаешь весь мой запас, – сказал Лукаш, когда Швейк протянул, руку за флягой. |
