Хотя и в меньшей степени, однако, можно примерно то же сказать об отношении автора к полякам, как населяющим Галицию, так и служащим в австрийской армии. Известно ведь, что многие поляки имели гораздо больше оснований сражаться против старой России, чем чехи; вот почему они не сдавались столь охотно в плен, как чехи. Подобные настроения остались Гашку совершенно непонятными; он рисует поляков обычно карикатурными чертами: пародирует их речь, утрирует недостатки и т. д. Так, следовательно, узкий провинциализм и некоторый национализм выступают в «Швейке» как его неотъемлемая черта. Черта эта, однако, не помешала нашему автору создать произведение, которое может быть во многих отношениях близким всем народам, ибо образ Швейка далеко выходит за пределы узко-национальных рамок и приобретает характер интернациональный и своим протестом против войны и «общечеловеческими» чертами, в высокой степени присущими этому образу.

Известно, что Гашек одно время был близок к анархистским настроениям. Его герой действительно представлен последовательно борющимся со всеми видами государственного на него воздействия. Основной и оригинальный прием, постоянно применяемый автором, заключается в том, что Швейк у него постоянно «играет роль»: читатель иногда долго не может понять, где же выступает актер, а где подлинный Швейк; и, может быть, абсолютно точную границу между одним и другим не провел сам автор, который не очень заботился об отделке своего произведения. Все критики сходятся, кажется, в том, что основная «игра» Швейка сводится к тому, чтобы «провести» государственный аппарат и, под видом абсолютной готовности ему помочь, фактически доводит до абсурда все мероприятия властей. Таким выступает Швейк уже в начальных главах своей эпопеи, когда он проявляет патриотический восторг в связи с опубликованием манифеста Франца Иосифа; таким же он представляется нам и в последующих главах, например в ряде сцен, описывающих его поведение в эшелоне, направляющемся на фронт. Черты, однако, «подлинного» лица, а не актера выступают в Швейке тогда, когда он решается скорее проглотить компрометирующую записку, чем выдать своего «хозяина» — поручика Лукаша. Такие же черты «подлинного» Швейка выступают и тогда, когда он, например, хочет помочь своему товарищу денщику Балоуну, этому великану-обжоре, и берет всю его «вину» на себя. В Швейке часто выступают доброта и наивность, в которых сам автор не дает возможности сомневаться. Можно даже сказать больше: неоднократно тут можно наблюдать черты автобиографические, тем более, что ряд из них повторяется и в других произведениях Гашка. Отсюда также понятно, что «глупость» и «идиотизм» — это лишь искусно применяемое Швейком оружие. Во взгляде на результаты применения этого своеобразного сатирического оружия между критиками нет согласия. Приемы, применяемые в этом случае Гашком, отличаются большой новизной и лишь частично основываются на старой чешской сатирической литературе. У Гашка чрезвычайно ярко выступает гротеск: каждое явление, незаметное для глаза поверхностного наблюдателя, он умел доводить до его «последних» границ, до абсурда; такова, например, абсолютная глупость полковника Шредера, такова же безграничная прожорливость денщика Балоуна или нелепое «патриотическое» воодушевление кадета Биглера.