«Реализм», таким образом, на чешской почве был явлением, пожалуй, даже более сложным, чем во многих других литературах. В том виде, как его развил главный его теоретик, позднее выдающийся политический деятель, идеолог чешской буржуазии, Масарик, он ставит перед собою задачи более конкретной связи с явлениями общественной жизни и довольно суровой критики прежних иллюзий. Круги, однако, которые стояли за Масариком, не стремились к более глубокому разрыву с традицией. Гораздо больше таких черт непримиримости находим среди младшего поколения чешских натуралистов, разнивших свою деятельность уже непосредственно перед войной и являющихся, таким образом, современниками Гашка либо его прямыми предшественниками. Несомненно, что именно на этом фоне и следует прежде всего рассматривать деятельность Гашка, — многие ведь применяемые Гашком приемы ярко натуралистические, а уже именно эти писатели и развили сходные натуралистические приемы изложения. Нет надобности входить в рассмотрение вопроса, является ли этот натурализм естественным продолжением предшествующего реализма или представляет собою совершенно новое течение. Можно считать во всяком случае установленным фактом, что к этому времени в чешскую литературу пришли новые, более демократические слои и что революционные и социалистические идеи стали в это время оказывать гораздо более сильное влияние. Гашек, конечно, имеет гораздо меньше общих черт с более ранними представителями чешского натурализма, которые следовали больше за Золя и стремились поэтому к мнимому объективизму. Но зато Гашку, несомненно, должно было импонировать стремление некоторых из них подчеркнуть преобладающую роль биологического элемента в ущерб так называемому моральному. Здесь он также мог почерпнуть свое стремление вводить в произведение обильный публицистический элемент; далее, уже эти натуралисты (Тильшова, М. Гебауэр и др.) стремились заимствовать сюжеты своих произведений из жизни угнетенных классов. Как известно, натуралисты также охотно останавливались на разных болезненных явлениях, стараясь их представить со всеми «генетическими» подробностями. И в этом случае Гашек использовал их приемы, когда, например, представил описание пребывания Швейка в сумасшедшем доме.

Так, связь «Швейка» с натуралистической школой и ее приемами изложения едва ли может подлежать сомнению, а отсюда следует сделать необходимые выводы, касающиеся и других черт этого произведения. Нельзя, правда, забывать о том, что в рядах чешских натуралистов находились писатели весьма даже передовые, подчас отражающие мировоззрение вполне революционных кругов. Достаточно в подтверждение этого вспомнить об Иване Ольбрахте, который по годам почти что ровесник Гашка (род. в 1882 г.) и известен также русскому читателю благодаря таким своим вещам, как «Анна-пролетарка», или «Удивительная дружба артиста Есения»; и у них мы замечаем острую социально-насыщенную тенденциозность, как и у Гашка, и он при помощи сатиры и юмора пытается подавить в себе какое бы то ни было проявление сентиментализма и лиризма. Однако преобладающее большинство писателей этой школы идеологически было связано с мелкобуржуазной средой, и это обстоятельство не могло не отразиться и на Гашке. 

Черты подобного мировоззрения выступают у Гашка достаточно четко. Швейк именно и представляет собою такого выходца из мелкобуржуазной среды. Из его прошлого читатель ничего не узнает такого, что связывало бы его с пролетарской средой; наоборот, оказывается, что до поступления на военную службу он занимался такими делами, которые едва ли могут быть одобрены с точки зрения какой бы то ни было классовой морали: торговал крадеными собаками, придумывал им длинную родословную и т. п. То же самое можно сказать о роде занятий Швейка во время войны: сам автор подробно распространяется об институте денщиков и его роли в австрийской армии.