Когда вошел Швейк, Ванек еще раз попытался в цифрах объяснить штабному писарю, сколько можно заработать на одном килограмме цементной краски на постройках, на что штабной писарь ответил совершенно из другой оперы:

— На обратном пути он умер и оставил после себя только письма.

Увидев Швейка, он принял его за кого-то, на кого имел зуб, и начал обзывать его чревовещателем.

Швейк подошел к Ванеку, который был тоже навеселе, но при этом он был приветлив и мил.

— Господин старший писарь, — отрапортовал ему Швейк, — немедленно идите в цейхгауз, там вас ждет уже взводный Вольф с десятью рядовыми на предмет приемки консервов. Ноги в руки, бегом — марш! Господин обер-лейтенант телефонировал уже два раза.

Ванек рассмеялся.

— Деточка ты моя, что я идиот, что ли? Ведь за это мне пришлось бы самого себя изругать, ангел ты мой! Времени на все хватит. Над нами ведь не каплет, золотце мое! Пусть обер-лейтенант Лукаш сначала отправит с мое маршевых рот — тогда пусть и разговаривает. и тогда он ни к кому не будет зря лезть со своим «бегом марш!» Я уже получил приказ в полковой канцелярии, что завтра едем, что надо укладываться и получать на дорогу провиант. А что ты думаешь я сделал? Я самым спокойным манером зашел сюда выпить четверку вина. Сидится мне здесь спокойно, и пусть все идет своим чередом. Консервы останутся консервами, выдача — выдачей. Я знаю продовольственный магазин лучше, чем господин обер-лейтенант, и разбираюсь в том, что говорят между собою офицеры на совещании у господина полковника. Ведь это только господину полковнику чудится, что будто в продовольственном магазине имеются консервы. На складе нашего полка никогда запасов консервов не было и доставали мы время от времени или из бригады или одалживали у других полков, какой только подвернется под-руку. Одному только Бенешевскому полку мы должны больше трехсот коробок консервов. Хе, хе! Пусть на своих совещаниях они говорят, что им вздумается. Куда спешить? Ведь все равно, когда туда наши придут, каптенармус скажет им, что они с ума спятили. Ни одна маршевая рота не получила на дорогу консервов. Так, что ли, ты, старая картошка? — обратился он к штабному писарю.

Тот, очевидно, или засыпал или на него нашел небольшой припадок белой горячки; он ответил:

— Она шла, держа над собой открытый зонт.

— Самое лучшее, — продолжал старший писарь Ванек, — на все это махнуть рукой. Если сегодня в полковой канцелярии сказали, что завтра трогаемся, так этому не может поверить и малый ребенок. Можем мы разве уехать без вагонов? При мне еще звонили на вокзале. Там нет ни одного свободного вагона. Выходит все точь в точь, как с последней маршевой ротой. Сидели мы тогда два, дня на вокзале и ждали, пока над нами кто-нибудь смилуется и пошлет нам поезд. А потом мы не знали, куда поедем. Даже сам полковник ничего не знал. Уж мы проехали потом всю Венгрию, и опять никто не знал: поедем мы в Сербию ила в Россию. На каждой станции говорили по прямому проводу со штабом дивизии. А были мы только заплаткой. Пришили нас наконец где-то у Дукла. Там нас вдребезги разбили, и мы снова поехали формироваться. Только не торопиться! Со временем все выяснится, а пока нечего спешить. Дайте еще вина! Вино у них здесь замечательное, — продолжал Ванек, не слушая, как про себя бурчит штабной писарь:

— Поверьте, до сих пор я мало видел радости в жизни. Меня удивляет этот вопрос!

— Чего же по-пустому беспокоиться об отъезде маршевого батальона. У первой маршевой роты, с которой я ехал, было все готово в два часа. Другие роты нашего тогдашнего маршевого батальона готовились в дорогу целых два дня, а наш ротный командир лейтенант Пршеносил (франт такой был!) прямо нам сказал: «Ребята, не спешите!» — и все шло как по маслу.