— Начинается! — сказал низенький капрал Блажек, — придется паковаться.

☆

Швейк вернулся в канцелярию 11-й маршевой роты. Не успел он раскурить трубку, как раздался телефонный звонок. Со Швейком снова заговорил поручик Лукаш.

— Где вы шляетесь, Швейк? Звоню уже третий раз, и никто не отзывается.

— Всех сгонял, господин обер-лейтенант.

— Что, уже пошли?

— Разумеется пошли, но еще не знаю, пришли ли они туда. Может быть, еще раз сбегать.

— Нашли вы взводного Фукса?

— Нашел, господин обер-лейтенант. Вначале он мне сказал «Что?», но после того, как я ему объяснил, что телефонный разговор должен быть краток и ясен…

— Не дурачьтесь, Швейк!.. Ванек еще не вернулся?

— Не вернулся, господин обер-лейтенант.

— Да не орите вы так в трубку! Не знаете, где может быть теперь этот проклятый Ванек?

— Не знаю, господин обер-лейтенант, где может быть этот проклятый Ванек.

— Он был в полковой канцелярии, — но куда-то ушел. Думаю, что, может быть, сидит в кантине. Идите туда за ним Швейк и скажите ему, чтобы он немедленно шел на склад. Да, вот еще что: найдите немедленно капрала Блажека и скажите ему, чтобы он немедленно отвязал Балоуна, и пошлите Балоуна ко мне. Повесьте трубку.

Швейк пошел исполнять приказание, нашел капрала Блажека и передал ему приказание поручика, чтобы он отвязал Балоуна. Капрал Блажек забурчал.

— Чуть что уж, начинают робеть!

Швейк, присутствовал при отвязывании Балоуна и пошел с ним вместе, так как тот шел по дороге к кантине, где Швейк должен был разыскивать старшего писаря Ванека.

Балоун смотрел на Швейка как на своего спасителя, и обещал ему, что будет делиться с ним всеми своими посылками, которые получит из дому.

— У нас скоро будут резать свинью, — сказал меланхолически Балоун. — Любишь колбасу с кровью пли без крови? Скажи, не стесняйся, я еще сегодня вечером буду писать домой. В моей свинье будет так сто пятьдесят кило весу. Голова у ней, как у бульдога, а такие свиньи — самый первый сорт. С такими свиньями в убытке не останешься. Такая порода, брат, не подведет! Сала на ней пальцев на восемь. Когда я был дома, так я сам делал ливерную колбасу, и при этом так, бывало, налопаешься фаршу, что сам чуть по лопнешь. В прошлом году я зарезал свинью, которая весила сто шестьдесят кило. Это, брат, была свинья! — сказал он патетически, крепко пожимая руку Швейку на прощанье. — А выкормил я ее на одной картошке и сам диву давался, как она у меня быстро жирела. Окорока я сначала положил в рассол. Такой кусок поджаренной ветчинки, полежавшей в рассоле, да с картофельными кнедликами, посыпанными шкварками, да с капустой!.. Пальчики оближешь! Сколько после этого пивка можно выпить!.. Не жизнь, a рай! Что после этого человеку еще нужно? И все это у нас отняла война.

Бородатый Балоун тяжело вздохнул и пошел в полковую канцелярию, а Швейк отправился по старой липовой аллее к кантине.

Старший писарь Ванек с блаженным видом сидел в кантине и разъяснял знакомому писарю из штаба, сколько можно было заработать перед войной на эмалевых и клеевых красках. Штабной писарь был вдребезги пьян. Днем приехал один богатый помещик из Пардубиц, сын которого был в лагерях, заплатил ему хороший куш и все утро до обеда угощал его в городе.

Теперь писарь из штаба сидел в полном отчаянии, что у него пропал аппетит, не соображал, о чем идет речь, а на трактат об эмалевых красках совсем не реагировал.

Он был занят собственными размышлениями и ворчал себе под нос, что железнодорожная ветка должна была бы итти из Тршебони в Пилигримов и потом обратно.

Когда вошел Швейк, Ванек еще раз попытался в цифрах объяснить штабному писарю, сколько можно заработать на одном килограмме цементной краски на постройках, на что штабной писарь ответил совершенно из другой оперы:

— На обратном пути он умер и оставил после себя только письма.