Из-под ушек Дрося глядела на меня заплаканными глазами. Загорелая рука поднялась и легла поверх холстины на живот. В чреве девушки прорастало семя плода. Может, она ощущала звериной чуйкой, нюхом кроличьим. Я же точно знал. И ждал ответа. Вот оно, настоящее испытание веры. Успела ли она зародиться в сердце Дроси, как зарождалась сейчас тень новой жизни в темном мокром покое внутри нее.

Дрося вдруг застыла, будто прислушиваясь к себе. Рука ее скользнула чуть ниже пупка, девушка улыбнулась и сказала:

— С богом страсти и жара в чреслах.

Седобородый вскинул вилы и шагнул ко мне.

— Заколю, ирода!

— Погоди, Грозг, — предостерег рыжеухий. — Зачем на вилы поднимать? У нас в трактире торговец Жбан остановился, рабов-гномов госпоже Инее везет. Отдадим этого недодроу за горсть медяков. Пускай издохнет на полях, собирая чвон.

Седобородый притормозил, задумался.

— А возьмет Жбан такого доходягу?

— Ты гномов видал? Мельче этого в два раза. Любого возьмет.

— Все равно возни больно много… Так ткнул в живот раза два и отомстил за дочку.

— Ну как хочешь, — рыжеухий пожал плечами. — Какой возни то? По черепушке вдарить и в трактир донести. Зато выгоды сколько: покровительнице нашей невольник, тебе отместка за дочурку, а всем нам гуся жареного и по кружке вина вечерком в «Гуляке».

Услышав про гуся и вино, остальные мужики загорелись. Начался спор. Поворчав, Грозг сдался.

— Ладно. Только ловите его сами, души ростовщические.

— А где он? — заморгали крестьяне, глядя на примятую траву перед собой. Никого зоркие полукроличьи глаза не наблюдали, только Дросю на стоге. Девушка шумно дышала, будто сдерживала горькие слезы.

— Испарился, — низкорослый засунул руку под ворот рубашки, ближе к нательному оберегу. — Бес же.

Я краем уха слушал мужицкую возню, милуясь с Дросей. Пригнулся и прижался к ней сзади, ее широкая спина полностью закрывала меня от остолбеневших крестьян.

— Дрося-Кося, наш сын будет пылать здоровым, как солнце в пустыне, — шептал я, целуя девушку между лопаток. — Никто из моих детей ни разу не болел до самой могилы.

Дрося надсадно выдыхала при каждом моем касании. Крестьяне внимания не обращали. Считали: поняла дура, что провинилась перед самым венцом, вот и горло от страха схватило.

— Твои деточки мертвы?

— Не жалей их, — я погладил сзади шею своей первой верующей, отчего вся она завибрировала как мембрана на барабане. — Кое-кто из них дожил до двухсот лет. Протянул бы и больше, но не мог не подарить себе на последний день рождения оргию с блудницами, — я не сдержал гордой улыбки. — Весь в отца.

— Мой сын тоже будет долгожителем, — мечтательно протянула Дрося.

Ватага крестьян наконец додумалась завернуть за стог. Не веря в удачу, что гусь с винцом им все-таки не обломался, они кинулись хватать меня. Только вовсе не просто поймать вечного беглеца серьезных отношений. А тут разгоралась что-то очень серьезное. Ноги в руки!

Прыгая по стогам, бегая по лугу, я ускользал от набитых мужицких кулаков. Кому-то дал по носу, кому-то челюсть выбил. Но крестьяне не отставали: кроличьи гены, может, взыграли.

Все же повалили зубами в траву, тонкая бечевка вонзилась в запястья. Один крестьянин приподнял меня за загривок, дыша над ухом редко и с хрипом, как загнанный конь, остальные по очереди отыгрались за бешеную гонку. Колотили так, чтобы ничего не поломать, товар на продажу как-никак, но вырубило меня почти сразу. Опустившуюся на глаза тьму взрывали снопы искрящихся звезд.