Только мрачное декабрьское небо над головой — и ничего больше. Небо и кромка крыши, которая манит и притягивает к себе, как бы обещая избавление от всех мучений, панацею от всего того, что не получилось в жизни. От серой убогости существования, от ненужности обществу, от сдержанной настороженности внуков, от холодного пренебрежения взрослых детей, от того, что мог бы сделать, но…

И, наконец, — последние несколько шагов, которые отделяют от вечности.

Выстрел и пустота. Черная и безысходная.

Комиссар Лардок сидел в своем кабинете начальника отдела и откровенно скучал. Четвертый квартал подошел к концу. Год в свою очередь тоже готовился кануть в Лету. Отчет, годовой отчет, над составлением которого весь отдел трудился целый месяц, наконец был готов.

Лардок пребывал в состоянии того грустного отчаяния, которое появляется, когда все уже выпито, а закуска еще осталась. Из этого состояния его вывел доклад Пункса.

— Господин комиссар, — начал тот и вопросительно посмотрел на шефа, — вы знаете, сегодня опять самоубийство.

Ларри Лардок сморщился.

«Годовой отчет уже составлен, так что этого нового самоубийства могло бы и не быть», — подумал он и посмотрел в окно. По тусклому зимнему небу уныло волочились бесконечной чередой серые безрадостные облака.

— Самоубийство какое-то странное, — продолжал между тем инспектор Пункс.

— Самоубийства, они все странные, — изрек комиссар Лардок и загадочно ухмыльнулся. Он вспомнил случай так называемого чисто английского самоубийства и его лицо расплылось в неуместной улыбочке.

— Потерпевший, — бубнил инспектор, — бросился с крыши двадцатиэтажного дома и разбился в лепешку. Но вот что странно — на крыше возле сточного желоба обнаружены следы крови. Группа крови потерпевшего совпадает с найденной накрыше.

Ларри Лардок решил внести самоубийство в статистику следующего года и оттянуть расследование на три дня, чтобы не портить картину преступлений и несчастных случаев этого месяца, квартала и года в целом. Годовой отчет написан. Завтра его подпишет Конг, Дюмон, и он отправится в высшие сферы. А комиссару Лардоку вовсе не хотелось смущать спокойствие высших сфер этим дурацким, совсем не вовремя случившимся самоубийством.

— Идите! — сказал он Пунксу, и когда за подчиненным захлопнулась дверь, Лардок сскинул ботинки и блаженно пошевилил затекшими пальцами ног.

Но расследовать это дурацкое дело ему все-таки пришлось. И не в следующем году, а в этом, и притом немедленно. Через полчаса после Пункса в кабинет Лардока пожаловал сам Дюмон. Через голову Конга он приказал комиссару немедленно начать расследование. Слово «немедленно» он произнес таким тоном, что комиссар живо вспомнил посещение анатомичесского музея, где были выставлены для обозрения заспиртованные руки и ноги в банках. Лардок представил, как в одной из банок красуется его голова. Он икнул.

Оказалось, что сразу после происшествия на крыше к Дюмону обратились родственники погибшего с просьбой произвести расследование.

«Странно, — подумал Лардок. — Если родственники сами настаивают на расследовании, то значит, что в этом обычном самоубийстве они подозревают чей-то злой умысел…» Лардок вызвал к себе Пункса и приказал ему допросить родственников, составить список лиц, которые могли бы быть заинтересованы в смерти несчастного, и, наконец, произвести осмотр его квартиры. Сам же он посетил морг, осмотрел труп и вернулся оттуда мрачным и подавленным.

Пункс явился к шефу в ореоле сияния. Он принес Лардоку список лиц, протоколы допросов и, что самое главное, бумажку, существование которой хотели скрыть родственники и которая вполне могла послужить основанием для закрытия дела.