На этом месте Фухе поставил точку и удалился в бар «Крот», чтобы пивом промыть разогретые мозги и дать себе маленькую передышку.

Для допроса в управление поголовной полиции вызвали всю родню «самоубийцы». Генеалогическое древо Фолуэлов было представлено чахлым кустиком, который пробил себе дорогу в бетонных джунглях современного города.

Единственная дочь покойного Айлин Боссет была, естественно, и единственной наследницей Сэма, прямой его наследницей. У покойного водился какой-никакой капиталец, и в день шестнадцатилетия дочери Сэм составил завещание, в котором говорилось, что Айлин получит наследство после его смерти. В завещании, однако, была оговорка, что оно считается действительным только в случае естественной смерти завещателя.

«Так! — подумал Фухе. — Значит, если предложить, что именно Айлин была причастна к смерти своего папаши, то яд и пуля тут не годились.

Единственным способом отправить папашу на тот свет было довести его до самоубийства. Похоже, что здесь я недалек от истины…»

— Итак, какие отношения вы поддерживали с покойным отцом? — спросил Фухе.

— Никаких, — голос был довольно низким и не лишенным тех капризных ноток, какие доводят мужчин до умопомрачения.

— Сколько вам лет?

Немое удивление, надутые губки и вид, откровенно обиженный.

— Сколько лет было вашему отцу?

— Пятьдесят три.

— Часто ли на него нападали приступы депрессии?

— Не знаю!

— Как по-вашему, что могло толкнуть его на самоубийство?

Длительное раздумье, которое прерывалось постукиванием накрашенных ногтей о край комиссарского стола. И наконец:

— Не знаю.

Фухе стал медленно закипать. Мозгов у нее не больше, чем дрессированного медведя, но странно не это, а то, что она совершенно не пытается выгородить себя и придумать повесть о несчастной любви покойного, о разочарованности в жизни и тому подобное. Обычные истории.

— Хорошо! Вам известно, что после смерти вашего отца вы являетесь единственной наследницей его капиталов? — дурацкий вопрос, однако нужно понаблюдать за ее реакцией.

— Да, известно! — заявила она без всякой реакции.

— Значит, — комиссар начал давить на психику, — значит у меня есть все основания подозревать вас…

— Это ваше право, — в ее голосе не было ни настороженности, ни возмущения. Одна холодная ненависть.

— Хорошо. Вы свободны.

Теперь Билл Боссет.

Муж Айлин был здоровенный рыжий детина лет тридцати с шапкой кудрявых волос и волосатыми руками. Весельчак.

— Вы были дружны с покойным Фолуэлом?

Приступ истерического смеха, похлопывание по коленям и наконец:

— Во дела! Как можно дружить с гремучей змеей? Да он мне после свадьбы двух слов не сказал. Дулся, что твоя кислородная подушка. Ходил себе, ходил — и на тебе! — снова параксизм веселья. — Когда он дуба врезал, я так себе и сказал: да, говорю, Билл, теперь ищейки и до тебя доберутся. А чего же скрывать?

— Ладно, — перебил его комиссар. — А что вы скажите о его капиталах?

— А чего там говорить? Богатей из него не бог весть какой, прямо скажем.

Ну, нищим он, конечно, не был. Мог позволить себе бутылку божансийского после обеда, да девочек по пятницам. — Он хихикнул. — Ну, а вообще не больно-то он на нас свои капиталы вытряхивал. Помню…

— Довольно! — Фухе закурил «Синюю птицу» и пристально посмотрел на Боссета.