|
— А с кем ты только что разговаривала по телефону? — тихо спросил я. — Не важно, — шепнула она. — А я знаю. — Ну и молчи тогда. Потом все объясню. Вы же все равно не хотите слушать. Я, может быть, и хотел, но Алексей настолько увлекся застольной беседой, что его было сейчас не оторвать. — А что такое любовь? Кому можно доверять? — спросил Пронский, подливая всем. — Не пустые ли это слова, из тех же сновидений. Жизнь только в провинции еще малость и сохранилась. Уж никак не в Москве. — Вот вчера я наткнулся на одну забавную мысль из Шукасаптати, — ответил ему Артемов. — Есть такой древнеиндийский трактат. — Постой, Слава, мы же вчера в военной студии пили? — засомневался Силкин. — Это потом, а перед пьянкой я всегда умные книжки почитываю, вместо бутерброда с маслом. Так вот, в этом трактате сообразительный попугай говорит брамину: Нельзя доверять в пяти случаях: рекам, потому что они выходят из берегов; тварям с когтями и рогами, сами знаете почему; людям с оружием в руках — это нам с Силкиным, поскольку нас уже довели до ручки всей этой скотской жизнью, и особам царского рода. И те и другие более всего склонны к предательству. Что доказывает вся история человечества. А любовь — и той же Шукасаптати — это десять последовательных стадий, вот они: созерцание вначале, затем задумчивость, бессонница и отощание, потом нечистоплотность, отупение и потеря стыда, а в заключение — сумасшествие, обмороки и смерть. Так-то вот, Пронский. — А ну-ка, почитай нам свое последнее стихотворение, — попросил Женя Шишкин. — Я его уже в номер поставил, — добавил Воронцов. И Артемов не стал упрямиться, сквозь гул и чад, не повышая голоса, но так, что даже Шавкута очнулся и приподнял со стола голову, он прочел, как рассказал историю: Он умолк, а в наступившей вдруг тишине было слышно, как где-то у кого-то слишком громко тикают часы-будильник. Или это только казалось? Или действительно время отсчитывало последние секунды и минуты? — Да-а… Вот это невеста… — протянул Крупин со вздохом. А Личутин лишь кашлянул-крякнул и почесал затылок, как истинный помор. Я же совершенно неожиданно обнаружил, что Маши рядом уже нет. На ее месте сидел другой прозаик — Трапезников.
4 Алексей тоже только что заметил исчезновение своей невесты, но не был столь встревожен, как я. Меня же начали сразу грызть какие-то нехорошие предчувствия. Выждав минут десять, я отправился на ее поиски. Даже выглянул на улицу, где цепочкой бежали какие-то бойцы в камуфляже и полусферах, с короткоствольными автоматами в руках. Куда и зачем они бежали — мне было неинтересно. Так и не найдя Машу, я возвратился обратно. Трапезников держал для меня место. А стихи на сей раз читал Котюков: Я еще раньше слышал от него это стихотворение, и оно поражало меня своей апокалиптической глубиной. Артемов и Котиков — два лучших поэта сегодняшней России, возможно, последних. А Владимир Крупин вновь искренне выдохнул, протянул: — Да-а… Вот это идиот… Уж лучше идиот, чем полная пустота. — Один такой идиот водил сегодня крестный ход к Кремлю, — заметил Казначеев. — Аж из Шатуры. Некий Игорь Жмых, расстрига. С хоругвями и прочее. И знаете чем дело закончилось? — Знаем, — отозвался Сегень. — Расстреляли из водометных пушек. Говорят, в давке многих затоптали. Изловить бы сейчас этого Жмыха да повесить на фонарном столбе. — Теперь не найдешь, он свое дело выполнил, — сказал Кожедуб. |
