|
Собаки меня не то чтобы не тронули, лизаться стали, лапы на плечи положили. Хозяйка избы после мне говорила, что не понимает: они должны были меня просто разорвать. Видно, Божьи твари, как и люди, все чувствуют. Показала она мне, как идти к Оптиной, советовала переночевать. Но я пошел. Нетерпение сжигало. Наверное, шел бы так несколько суток, не останавливаясь. Ночь наступила. Поле какое-то. Костерок горит. Сидит возле него старец. Благообразный такой, с белой пушистой бородой. Глаза умные и веселые. Я с ним до самого утра проговорил. О многом. Кажется, обо всем. А когда проснулся — нет ни костерка, ни старца. Даже угольев нету. И главное — не помню, о чем мы с ним беседовали всю ночь? Но о чем-то самом простом и важном. Я лишь потом, спустя какое-то время сообразил, что это был Николай Угодник. Обидно только, что все забыл, все слова, которые в меня падали. А может быть, и вспомню еще? В нужный час, внезапно.
— Вспомнишь, — сказал Владимир Ильич. — Хоть перед смертью, а всплывут в памяти. Я взглянул на часы. — Пора. Надо поторопиться. Ты, Володя, скажи Маше, чтобы она дома сидела. Мы скоро вернемся. — Сказал бы, — усмехнулся он. — Да только это невозможно, еще раньше ушла, пока вы спали. — Как это? — спросили мы оба. — А так. Чуть ли не среди ночи. Я поднимаю голову — она проходит по комнате. Сделала мне: Тс-с!, и только замок в двери щелкнул. — Вот еще новость… — произнес я, взглянув на растерянного Алексея. Но думать об этом сейчас было уже некогда.
2 До Уральской улицы мы шли молча, не разговаривая. Я корил себя за то, что проворонил Машу — не в том смысле, что вообще, как язвил Яков, а ночью, когда она куда-то ускользнула. Хотя и вообще тоже, поскольку он растеребил мою рану. Кроме того, я допустил еще одну ошибку: в телефонной беседе с Ольгой Ухтомской проговорился о месте и времени встречи. При этом хитромудром реэмигранте, который наверняка каким-то боком замешан во всех происходящих событиях. Он ведь тоже куда-то сразу заторопился, даже не попив чаю. Все очень странно и непонятно. Я чувствовал, что мы уже приблизились к какой-то запретной черте, а впереди нас ждет самая невероятная таинственная откровенность. Мог ли я об этом думать всего лишь четыре дня назад? Дверь в квартиру Матвея Ивановича была приотворена. Это мне еще больше не понравилось, как и джип с тонированными стеклами неподалеку от подъезда. И двое подозрительных алкашей на лавочке. И даже дворник с метлой, который проводил нас внимательным взглядом. Все теперь вызывало мои опасения. Вплоть до бесприютной кошки на лестнице. Почему она так оглашенно мяукает? О чем хочет предупредить? Мы вошли в темный коридор. Пахло какой-то гнилью. — Матвей Иванович? — позвал Алексей. Поскольку никто не отозвался, мы пошли дальше, в комнату. Там также царил полумрак, шторы были плотно задернуты. Но разглядеть хозяина труда не представляло. Полоска света как раз падала на его лицо с закрытыми глазами, а сам он неподвижно сидел в своем инвалидном кресле. Беспорядок в комнате говорил о том, что здесь кто-то уже побывал до нас. Да и сама восковая фигура Матвея Ивановича… — У меня такое ощущение, что он мертв, — произнес я. — И даже успел испортиться. — Сам ты мертв! — неожиданно проговорил господин Кремль и открыл глаза: — Сам испортился! — Здравствуйте, — поприветствовал его Алексей. — А мы вот… — Знаю. Мне звонила Ольга. Потому и дверь оставил открытой. А сам поспать решил. — Странно вы как-то спите. Неподвижно, — заметил я. — А ты что — дергаешься, корчишься, что ли, когда дрыхнешь? Так тебя связывать перед сном надо. |
