Мы лежали на некотором расстоянии друг от друга, и наши тела не соприкасались. Ее рука гладила мои волосы, потом она провела подушечками пальцев по моим бровям, по губам, словно проверяла, вправду ли я здесь. Глаза ее были по‑прежнему очень серьезны. В глубине зрачков я заметил влажный блеск, как будто она едва сдерживала слезы.

– Когда‑то давно, много‑много лет назад, в этой самой комнате ты спросил, что такое для меня счастье. Помнишь, пай‑мальчик? И я ответила тебе, что счастье для меня – это иметь деньги, то есть подцепить влиятельного и очень богатого мужчину. Так вот, я ошибалась. Теперь я знаю, что счастье для меня – это ты.

И в тот самый миг, когда я заметил, что глаза скверной девчонки наполнились слезами, и готов был схватить ее в объятия, заверещал телефон, так что мы разом вздрогнули.

– Ах! Наконец‑то! – воскликнула она, подняв трубку. – Проклятый телефон. Починили… Oui, oui, monsieur. Ça marche très bien, maintenant! Merci!

Еще до того, как она успела повесить трубку, я кинулся на нее и обнял, изо всех сил прижав к себе. Я целовал ее яростно и нежно, я срывающимся голосом, давясь словами, говорил:

– Знаешь, что самое замечательное и что больше всего порадовало меня из того, что ты наговорила, чилиечка? «Oui, oui, monsieur. Ça marche très bien, maintenant!»

Она засмеялась и прошептала, что из всех моих глупых красивостей эта – наименее романтичная. Пока я раздевался и раздевал ее, я прошептал ей на ухо, ни на миг не переставая целовать:

– Я звонил тебе четверо суток подряд, на рассвете, днем и ночью, а ты не отвечала, и я чуть не сошел с ума от горя и отчаяния. Не ел и не пил, а теперь вот убедился, что ты никуда и не думала уходить, что ты вовсе не убежала к любовнику. И жизнь вернулась ко мне, скверная девчонка.

Она захохотала. Потом взяла мое лицо в ладони и отодвинула от своего, чтобы взглянуть мне в глаза, но смех все еще мешал ей говорить.

– Ты и вправду сходил с ума от ревности? Как я рада это слышать – значит, до сих пор любишь меня. Влюблен как теленок.

Впервые мы занимались любовью, не переставая смеяться.

Наконец мы заснули – счастливые, крепко обнявшись. Время от времени я выныривал из сна и открывал глаза, чтобы взглянуть на нее. Никогда я не испытывал подобного блаженства и знал, что никогда больше мне не испытать такой жизненной полноты. Мы проснулись только вечером и, приняв душ, одевшись, отправились ужинать в «Клозри де лила», где, словно любовники во время медового месяца, тихонько переговаривались, пожирали друг друга глазами, держались за руки, улыбались и целовались. И пили шампанское.

– Скажи мне что‑нибудь красивое, – иногда просила она.

Когда мы вышли из «Клозри де лила» на маленькую площадь со статуей маршала Нея, который грозит саблей звездам, мы увидели двух клошаров, сидевших на скамейке на проспекте Обсерватории. Скверная девчонка остановилась и указала на них:

– Вот тот, что справа, спас тебе жизнь на мосту Мирабо?

– Нет, вряд ли это он.

– Да, да, – капризно притопнула она каблуком – Это он, ну скажи, что это он, Рикардо.

– Конечно, это он, ты права.

– Дай мне все деньги, которые есть у тебя в бумажнике, – велела она. – И бумажки, и мелочь.

Я подчинился. Тогда она с деньгами в руке приблизилась к клошарам. Легко себе представить, с каким изумлением они посмотрели на нее, но увидеть их лиц я не мог – было слишком темно.