— Мы не унижались, — сказал Анну.

— Прости, командир, — Хенту смутился. — Я понимаю, тебе об этом говорить тяжело… Ну ничего. Лев думает, что лучше всего стереть это гнездо зла в прах — об этом и в армии говорят, и везде. Тут ведь даже неважно, нужна ли нам эта вымерзшая земля, правда? К чему — если тут ничего не растёт, ни винные ягоды, ни хель… совсем никудышная земля. Мы просто должны будем дойти, сжечь этот клоповник — и наши дети будут спать спокойно… Ты чего такой грустный, командир? Что-то не так?

— Письмо при тебе? — спросил Анну.

— А как же! Вот оно, — Хенту вытащил из-за пазухи свиток, запечатанный сургучной львиной мордой. — Возьми, отдашь Наставнику.

Анну посмотрел на свиток, несколько мгновений думая, что с ним делать — и сунул его в рукав, как северяне. Рукав был узкий, держать в нём свиток оказалось с непривычки неудобно — но Анну только впихнул бумагу поглубже.

— Хенту, — сказал он медленно, — ответь мне… я ещё твой командир, брат?

Располосованная старыми шрамами простецкая физиономия сотника отразила предельное удивление.

— Конечно! Я что ж… ты меня знаешь, Львёнок! Ты мне только скажи — я ничего не забыл, я — куда угодно…

Анну помолчал, решаясь.

— Не говори никому о письме, — сказал он, наконец. — Ты приехал ко мне. Только ко мне. Привёз привет от отца. Ты ведь видел моего отца?

Хенту секунду смотрел во все глаза — и вдруг хлопнул себя по лбу.

— Вот пустая башка! Я же и точно привёз привет от Львёнка Джарату! В сумке-то… а я, болван забывчивый, в конюшне оставил! Вино-то из твоего сада!

— Как отец? — спросил Анну гораздо непринуждённее — разговаривать об этом было намного легче.

— Как? Хорошо. Джарату — хорошо. Велел сказать, чтобы ты привёз рабыню с севера, командир. А то у твоих братьев уже свои дети, а ты обо всём забыл с боями и походами… Старший сын Зельну, твой племянник, уже дрался с детьми Антору, победил, знаешь! Наверное, будет лихим героем, ужасом Песков… Нолу спрашивал о тебе. У Нолу новый жеребец, привезли с гор, заплатил полторы тысячи "солнышек"…

Анну слушал, улыбаясь. Он чувствовал смесь обычной грусти по отцу и по дому, но ещё — какого-то нового, болезненного напряжения. Впрочем, то, что Хенту так легко перевёл разговор на домашние дела, очень успокоило его.

— Пойдём в тепло, — сказал Анну, когда Хенту принялся рассказывать о скачках в честь Цветущей Луны. — Ты голодный, наверное, а, брат? Пойдём, доскажешь в доме — пусть Львёнок Льва послушает.

— А письмо? — спросил Хенту, скинув тон до шёпота.

Анну обнял его за шею и подтянул к себе. Сказал в самое ухо:

— Ни слова при чужих, Хенту. Львёнку Эткуру я скажу сам — а с прочими молчи. Мне кажется, что Наставник хочет нас предать. Он сговорился с писцом, следит за нами и куда-то отлучается по вечерам. Я не могу дать ему письмо Льва.

Хенту охнул.

— Ах ты, пёс адов! А как же прочесть-то?

— Не беспокойся, брат, — улыбнулся Анну. — Я сам разберу и расскажу Эткуру. Лишь бы бестелесные не заподозрили ничего. Ты скажешь, что Лев размышляет. Скажешь, что донесения ждут от нас. И всё, запомни.

Хенту истово кивнул, глядя на Анну, как на вещающего пророка. Творец, Отец Сущего, благодарю тебя, подумал Анну — благодарю тебя за Хенту, лучше нет, чем боевой товарищ. Если придётся драться, по крайней мере, один волк будет на моей стороне — а один Хенту стоит троих.