— Мне хорошо, — возражает Элсу. — Мне немного больно тут, — и показывает на грудь рукоятью меча, — но мне хорошо. Слушай, Снежный Барс, я найду способ тебя отблагодарить. Я помолюсь за тебя. Прикажи её привезти…

Вэ-Н снова кивает. Я обнимаю Элсу за плечи, и мы выходим из кабинета Государя. В маленьких покоях, предназначенных для Львёнка, я передаю его с рук на руки лейб-медику, Господину А-Ши. Покои убраны очень светски; на всякий случай, у входа дежурят гвардейцы — личная охрана Элсу. Положение дел таково, что Маленького Львёнка нужно защищать от его собственных родственников и подданных…

Нелишняя предосторожность.

Устроив Элсу, я нахожу Ар-Неля и показываю ему своё приобретеньице. Приобретеньице при виде Ар-Неля даже хамить перестаёт — смутилось, что ли? Поклон у него получается почти светский — слишком жеманный, но нельзя сказать, что уж совсем неумелый.

А Ар-Нель останавливается в двух шагах, обхватив правой рукой локоть левой — поза глубокой задумчивости о неприятном — окидывает Маньку-Облигацию взглядом с ног до головы, оценивает грязные патлы, куртку с чужого плеча, рубаху, достаточно серую, чтобы не быть белой, и резюмирует:

— Меня снова восхищает твоя вера в лучшее и твоё добросердечие, дорогой Ник. Этим жалким уродцем ты надеешься выправить внешнюю политику двух империй? Позволь спросить, милый друг, не нашлось ли в Башне Справедливости кого-нибудь поотвратительнее? Или — прости, я не вник в философические глубины твоего плана! — ты считаешь, что подобное тянет подобное? Ты искал внешнее подобие искалеченной южной морали? В таком случае подошёл бы кто-нибудь постарше, хромой, скажем, или горбатый. С гноем, текущим из глаз, сопливый… что ещё? Пропойца…

— Были чище, — говорю я. — Из хороших семей, без вшей и элегантные на вид. Но, во-первых, они тоже воры. А во-вторых, я не мог никого принуждать. Наши цивилизованные воры считают, что лучше бордель в родном Тай-Е, чем тот ужас, который ждёт их на варварском Юге. А этот — храбрый.

Ар-Нель крутит пальцами в воздухе:

— Я ошибся, Ник. Мы все ошиблись. Надо было поговорить с юными аристократами. А такие вороватые полуживотные Эткуру наверняка и дома надоели.

Я жду, когда Манька-Облигация взорвётся и выскажет Ар-Нелю всё, что о нём думает — но Ви-Э молчит, опустив глаза, и наматывает на палец обрывок какой-то замурзанной тесёмки. Я вступаюсь за него:

— Ты думаешь, кто-нибудь из хороших мальчиков согласился бы по доброй воле стать рабыней Эткуру без поединка? Дать себя обрезать — ну да, да, для пользы дела, конечно, и для высоких политических целей, но по сути-то? Ча, ты идеалист! Воры отказались наотрез — все, кроме этого, а ты рассчитываешь уговорить аристократа?

Ар-Нель вздыхает.

— Ах, Ник, вероятно, ты прав… но мне бы так не хотелось, чтобы эта мразь оказалась для южанина памятью о Тай-Е… Он ведь начнёт что-нибудь говорить… как бы не вышло совсем плохо… О! Послушай, Ник, а он — не немой?

— Да нет, — говорю я. Меня крайне удивляет, что такого разговорчивого субъекта, как Ви-Э, можно спутать с немым. — В Башне только так митинговал…

— В Башне у него, по-видимому, было более подходящее общество, — усмехается Ар-Нель, пожав плечами. — С которым у него находились общие темы для беседы. Как его зовут?

— Ви-Э. И всё. Он — сирота.

— Ви-Э, ты проглотил язык?

Манька-Облигация поднимает голову. Ах, ничего себе! Он плачет! На грязных щеках — светлые дорожки от скатившихся слёз! Вот этого я точно не ожидал…

— Язык при мне, — отвечает он хрипло.