Ева задумалась, маленькими глотками попивая вино. С тех пор как она приехала в Париж четыре года назад, она никому, даже Вивьен де Бирон, и словом не обмолвилась о своем происхождении. Инстинкт подсказывал ей, что в мире мюзик-холла не должны знать, что она вышла из кругов, глубоко презираемых там, иначе это станет поводом для бесконечных насмешек.

Однако этот незнакомец и то, что она знала о его храбрости, стойкости и самообладании, пробудил в Еве бесстрашие, более того, страстное желание рассказать ему о себе всю правду. Своим появлением он словно бросил Еве вызов — давно забытое ею ощущение. Она верит этому человеку, внезапно поняла Ева. Он вызывал у нее что-то большее, чем доверие, и это пугало девушку, едва знакомую с ним. Вместе с тем после той незабываемой ночи в разрушенном крестьянском доме Еве казалось, что она знает его так хорошо, словно он — часть ее самой.

— Я родилась в Дижоне, — начала Ева, вздохнув при воспоминании о далеком прошлом. — Мое настоящее имя не Мэдди, и ко мне неуместно обращаться «мадам». На самом деле я мадемуазель Ева Кудер. Это буржуазное имя ни в коей мере не сочеталось с духом мюзик-холла, и я его изменила. Девочкой я мечтала, возможно, даже слишком сильно, увидеть, что лежит за горизонтом. Я приехала в Париж… вернее, убежала из дома в Париж, когда мне было семнадцать, с человеком, которого едва знала. В ту пору я была совершенно невинна и столь же необузданна. Ну… просто дурочка. Родители надеялись, что я удачно выйду замуж и стану вращаться в свете. Я ненавидела даже мысль об этом, но именно такое будущее готовила для меня семья. Я была безумно влюблена и ровно настолько же глупа. Довольно скоро этот человек разбил мне сердце… чего, собственно, и следовало ожидать. Своим поступком я, разумеется, опозорила свою семью и себя. Родители ни разу не приехали в Париж повидаться со мной, хотя я писала им каждую неделю. Мой отец — известный врач, мать — одна из уважаемых женщин Дижона. А я… я известна как Мэдди.

— Вы сказали, тот человек разбил вам сердце? — перебил Поль, охваченный жгучей ревностью, вспыхнувшей в нем в ту же секунду, как Ева произнесла эти слова. Все, кроме этой фразы, ускользнуло от его внимания.

— Так я тогда думала. И чувствовала себя соответственно.

— Сейчас это прошло? — требовательно спросил Поль.

— Уверена, так оно и есть. Хотя это чувство остыло лишь за эти годы… У семнадцатилетних девушек сердечные раны заживают быстро, не так ли?

— А после этого? — настаивал Поль.

— Я стала очень осторожной. С тех пор мое сердце больше никому не принадлежит.

— Вы вполне уверены в этом? — Поля охватило безумное желание распустить волосы Евы и откинуть их назад, так, чтобы казалось, будто она только поднялась с постели.

— Минутку, полковник… это допрос?

— Это имеет какое-то значение?

— Наверное, нет, — ответила Ева, помолчав. На ее шее пульсировала жилка.

— Вы понимаете, что это не имеет никакого значения. Теперь протяните мне руки, чтобы я мог их коснуться, — сказал Поль.

— При всех? — Еве пришлось наклониться вперед, чтобы он услышал ее.

— Вы не побоялись сбежать из дома с мерзавцем, причинившим вам душевную боль, а теперь не хотите протянуть мне руки!

— Я же сказала вам, что стала очень осторожной.

— Сейчас вы должны забыть об этом, — серьезно произнес Поль.

— Должна? — Рот Евы приоткрылся, веки опустились так, что видны были лишь узкие щелочки глаз. Она замерла от захлестнувшего ее чувства и с надеждой ждала, когда он заговорит.