Окончательно придя в себя, я не спеша закурил и даже довольно нахально уставился на Элизабет – ничего особенного, обычная лондонская штучка, хотя что-то трудноуловимое все-таки не давало мне вести себя в обычной нагловато-флиртующей манере. А она, казалось, ничего не замечала. Сидела напротив меня, уставясь в чашку с кофе, и была так серьезна и даже печальна, что с меня окончательно слетели гонор, высокомерие и ерничество.

– Господин Сотников, чтобы вам стала ясна суть моей просьбы, уточню некоторые детали. Сколько лет вы не виделись с моей матерью?

– Более двадцати лет.

– Тогда, возможно, вам неизвестны некоторые подробности ее жизни. Знаете ли вы, например, что она сделала отличную карьеру фотомодели, прошла строгий кастинг, участвовала в международных показах и ушла с подиума семнадцать лет назад, по настоянию мужа, преподавателя Оксфорда Ричарда Сименса, уже беременная мною?

– В общих чертах от общих друзей… – уклончиво ответил я.

– В таком случае позвольте начать с самой сути. Думаю, нет нужды говорить, что я выбрала именно вас не случайно и что, независимо от вашего решения, сегодняшняя наша беседа должна остаться между нами?

– Как вам будет угодно, мисс Сименс.

– Итак, к сути моей просьбы. Сегодня моей матери должно было быть уже сорок шесть лет. Уверяю вас, хотя я и кажусь иногда совсем глупенькой девочкой, я неплохо разбираюсь в людях. После сорока лет моя мать перестала меняться. Даже мне она казалась совсем молодой, как будто время для нее остановилось. Поэтому, надеюсь, вы узнаете ее на фотографии, которую она просила отдать вам, если… если что-то случится.

– Что-то случится?.. – удивленно спросил я. Девочка не ответила. Открыв сумочку, она достала фото и протянула мне. Я увидел Майку в белом свадебном платье, такую красивую, что рядом с ней терялась любая женщина, – и особенную именно потому, что она как будто не осознавала своей красоты, не придавала ей значения. И словно она что-то знала, и знание это таилось там, внутри, в этих чуточку грустных, но все еще доверчиво раскрытых миру золотисто-зеленых глазах.

Задохнувшись, я быстро перевернул фотографию. На обороте Майкиным летящим почерком было написано: «Киру на память. Я так любила вас всех – Веньку, Стаса и тебя!», а внизу полузачеркнуто: «Если меня не будет…»

Пока я снова справлялся с сердечным удушьем, девочка, так же отстраненно и жестковато, продолжила:

– Я привезла вам эту фотографию именно потому, что моей матери, самого близкого мне человека, больше нет. На днях в нашем оксфордском особняке, окруженном охраной, она была обнаружена мертвой, и есть основания предполагать, что это было убийство. Единственным утешением для меня было бы знать, что убийца наказан.

Ее голос слегка дрогнул. Но она справилась с собой:

– Мы не собираемся вмешивать в дело лондонскую полицию, тем более что есть основания подозревать в убийстве ваших соотечественников. Ваши стражи порядка нам тоже не нужны. Вы – единственный, кто может провести нелицеприятное журналистское расследование и выявить убийцу, кто бы он ни был и какой бы пост ни занимал. Это я и прошу вас сделать. Наказание останется нам – мне и моему отцу…

Ее голос опять дрогнул, но и тут храбрая девочка взяла себя в руки.

– Средства для проведения расследования у вас будут неограниченные. Сегодня же мы с вами откроем счет и будем переводить на него любые суммы. Поверьте, в деньгах мы с отцом не нуждаемся…

Она помолчала, потом в третий раз за все это время взглянула мне прямо в глаза, и я увидел, как побледнело и осунулось ее лицо, как она еще юна и беззащитна и как страшно услышать ей мой ответ. Она сжала руки и выдержала мой взгляд.