И вот теперь, в этот самый момент, когда я твердо произнес свое: «Да!» – я столь же твердо знал, что, во-первых, главредша, никак не желающая забывать нашей короткой случайной связи, ни за что не отпустит меня во внеочередной отгул, да еще связанный с этой редкой красоткой (она, кстати, видела ее, когда мы шли к выходу из редакции); во-вторых, если заняться этим расследованием всерьез, придется забросить все дела, все публикации, связи, скандалы, тусовки – и через месяц-два мои модные имя и перо перестанут быть на слуху и, соответственно, пользоваться спросом. В-третьих, у меня, конечно, имелись кое-какие связи в охранительных структурах, но удастся ли мне воспользоваться ими для расследования, сказать трудно. Со Скотленд-Ярдом же я и вовсе знаком только понаслышке. А что, если это и впрямь убийство и меня просто оттеснят от расследования те, кому это по долгу и положено?

Все эти и множество других доводов теснились у меня в голове, а внутренний голос холодно твердил, что я никому не доверю расследование гибели Майки. Я вывернусь наизнанку, зароюсь так глубоко, как понадобится, и буду, если нужно, не спать, не есть, летать в Оксфорд, Лондон и обратно, добираться до самых верхов и подставлять свою непутевую голову, но отвечу на вопрос, заданный мне мелодичным голосом хрупкой иноземной девчушки и чуть печальными зелеными глазами на свадебной фотографии.

Итак, дорогой читатель, я взялся за расследование по просьбе английской подданной Элизабет Сименс, или Бесс, как она просила называть себя. В тот же день мы открыли вместе с нею счет в Сбербанке, и я получил изрядную сумму наличными.

А сегодня, во вторник, с утра сижу на телефоне и дозваниваюсь до нашей главредши, заранее зная ее реакцию.

Глава 3

Три мушкетера

Среда. 29 августа

Как странно в этих дневниковых записях обращаться к читателю, как будто я пишу их не для себя самого, чтобы отмечать любые мелочи в ходе расследования! Но, видно, журналистская жилка во мне неистребима. И какая, собственно, разница, пишу ли я для себя, или для Майки, или для Веньки и Стаса, которых я не видел – дай бог памяти – уже несколько лет, – или для этой милой, сдержанной английской девочки. Важно, что я погрузился в это дело с головой, как погружался в детстве в любимую книгу, и уже не могу отступить.

Бесс остановилась в «Космосе». Мы договорились встретиться у нее сегодня, в среду, но прежде мне нужно было отпроситься у главредши, моей бывшей пассии Мариши, а так как и редакционные, и мобильные телефоны были наглухо заняты, пришлось ехать самому в редакцию.

С Маришей, Мариной Марковной Суровой, я столкнулся при входе в редакцию и сразу же напросился к ней в кабинет. По ее лицу я видел, что она уже знает про Бесс и знает, о чем я хочу говорить. Лицо этой сорокавосьмилетней ухоженной женщины было некрасиво нахмурено, и на нем легко читалось начало разговора: девица ей не понравилась – слишком молода и слишком красива! – отпускать меня с ней ей решительно не хотелось, да и редакционные дела требовали, как обычно, моего внимания и присутствия. Поэтому и речи о дополнительном отпуске быть не может.

В кабинете, спокойно глядя на ее умело подкрашенное лицо, так и не ставшее мне родным, я сразу приступил к делу:

– Мариша, все, что ты скажешь, я знаю заранее. Поэтому не трать зря времени. Мне некогда объяснять, но, если ты не дашь мне отпуск, придется увольняться – такой случай.

Мариша наморщилась еще сильнее и с видимым усилием, так, что слегка дернулись губы, спросила:

– Кир, неужели ты из-за нее? Ведь на носу день города, сдача закладки Четвертого кольца, праздник 1 сентября? Отдать все Дэну Забродину, чтобы тебя сразу списали? Она хоть понимает, чего это стоит? И кто она тебе? Неужели я для тебя настолько незначима и незначительна, что даже простого правдивого слова не заслуживаю?!

Мариша наклонилась и принялась рыться в сумочке, разыскивая носовой платок.