Хотел сказать Федулу, что, мол, отец попросит его вести себя потише, типа, у него солидный мент живет. А Редькин… ему только начни указывать, все наоборот сделает. — Сын Львова усмехнулся: — Любил Федул отца позлить «ты мне, Димка, не указа». — Гущин сделал пометку, что Водяной впервые говорит о Редькине в прошедшем времени. — Как нарочно все супротив делал, батя вечно за него заступался. По старой памяти.
— Но если все же Федор не начал бы выступать?
— Да начал бы, — отмахнулся Водяной. — Я ж ему хотел еще пару пузырей принести, а во хмелю он буйный.
— А не боялся, что у Федора тебя кто-нибудь увидит?
— Тимка Корноухов, что ли? Так с ним полный порядок. Я его сыну позвонил, сказал, чтоб уводил отца, типа, мент с разборками может нагрянуть. Ну и Тимкина жена мигом его оттуда забрала. Я ж их всех, мент, как облупленных изучил, наперед знаю — кто и что делать будет. Я вечерком к Феде огородами наведался, сказал, чтоб он из дома уходил, вроде как, мент наряд вызвал и сейчас Федю загребут. Сказал, чтобы он шел к заброшенному коровнику, я, типа, за ним туда на машине подъеду и в рыбхоз отвезу. Что было дальше, думаю, тебе понятно.
— Да. Ты сплавил Федю из деревни, взял его ружье… А что с самим Федором? Где ты спрятал его тело?
— А какая тебе разница? — пожал плечами душегуб. — Федя в лучшем из миров, перестал здесь воздух портить.
— Ты не боялся попасться кому-нибудь на глаза после выстрела?
— Нет. Я ж говорю — я здесь всё и всех изучил, наперед каждого просчитать могу. Когда тебя сегодня через свой участок нес, то знал, что в окно меня никто не увидит — мама с отчимом хлебнули чайку со снотворным и спят. Из соседнего дома на наш двор выходят только окна спален Яны и Аньки… Все просто, мент, элементарно.
Маньяк явственно напрашивался на комплимент. И Гущин его выдал, правда несколько своеобразно:
— Не понимаю… как человек с твоим умом, с недюжинным интеллектом смог найти выход для эмоций только в убийствах? Других занятий что ли не нашлось?
— Хамишь, майор.
— Я не хотел. Мне в самом деле интересно… ты видный парень, умный и не бедный…
Убийца помрачнел. Вопрос вернул его к событиям пятилетней давности.
Той осенью его Янина уехала в Италию. Сказала — на четыре месяца.
Вернулась только через год, летом и уже с Игнашкой.
Михаил тогда попробовал поговорить с любимой, спросил, зачем она это сделала?! Вышла замуж, отставила его, уехала, быть может, навсегда?!
Янина уклонилась от ответа. Как будто не захотела говорить горькую правду — она так поступила потому, что не может находиться вблизи от Михаила, ей тоже невыносимо тяжело с ним видеться…
Парень тогда не покончил с собой только волей случая. Он поехал в Москву, в Чистопрудный переулок, хотел умереть в квартире отца. В спальне Яны. Вначале он хотел повеситься, но передумал, не захотел, чтобы принцесса увидела его с вывалившимся черным языком и раздувшимся фиолетовым лицом. По этой же причине не подумал и выбрасываться из ее окна — все должно выглядеть душераздирающе красиво! Его лицо не должно быть изуродовано.
И Михаил решил — уснуть. Но так как снотворные пилюлю предпочитают все-таки изнеженные девушки, решил обставить все брутально, выразительно и по-мужски. Его найдут в расстегнутой рубашке, сидящим в кресле со стаканом виски, которым он запьет таблетки. На груди мертвого возлюбленного все увидят прочерченное скальпелем женское имя — ЯНИНА.
Писать записку слишком примитивно, думал Михаил. Даже если послание написано кровью, то оно не выразит всей боли. Другое дело — имя, вырезанное по живой плоти на груди. |