И эти секунды не давали следователю покоя. Несколько лет назад Гущин вот так же «за жизнь» беседовал с одним занятным подследственным — запойным кандидатом наук, отчего-то вдруг зарезавшим семейную чету соседей, — и тот поделился с ним своей теорией знамений, предшествующих набору критической массы. «Теория отклонения от жизненного графика», как он ее называл.

— Вы обращали внимание, Станислав Петрович, — возбужденно сверкая воспаленными бессонницей глазами, бубнил образованный душегуб, — бывают дни, когда везде и всюду опаздываешь. Двери лифта захлопываются перед твоим носом, приятель, который всегда на связи — не отвечает, звонишь ему домой, а жена говорит, что он секунду назад вышел да еще и телефон оставил дома… Все один к одному! Всегда доступные знакомые — исчезают, всегда свободный троллейбус оказывается переполненным, садишься на маршрутку, а она — ломается между остановками. И все идет, идет… Наперекосяк. — Убивец выразительно поглядел на следователя, не дождался отклика и, вздохнув, продолжил: — Когда-то и я, Станислав Петрович, относился к подобным знакам без внимания. Пока однажды не задумался: а почему? Почему день, не задавшийся с самого начала, закончился совсем плачевно? Что я упустил, чего не заметил? — Убийца похрустел пальцами, на какой-то момент отвлекся на острый заусенец и, отгрызя его зубами, вернулся к разговору: — Жизнь, судьба или, если угодно Бог, дает нам неразумным подсказку: «Остановись. Задумайся. Исправь». Но мы, увы, продолжаем нестись по искореженному графику, не удосуживаясь сделать остановку. Вернуться к изначальному, подумать — что я сделал не так?! — и найти момент…

Остепененный душегуб распространялся довольно долго и витиевато. И вероятно, Станислав забыл бы ту беседу (надо отметить, что убивца ожидала психиатрическая экспертиза), не начни с ним случаться подобные казусы буквально на следующий же день.

В тот день Гущин бродил по многоэтажному офисному зданию, куда выехал «на убой» с оперативной группой. Бродил, бродил и начал замечать, что свидетели, которые его интересовали, покидали кабинеты перед самым его появлением. Один за другим, как проклятые, без мобильных телефонов! Гущин везде опаздывал на полсекунды: двери лифтов, как заговоренные, захлопывались перед ним, параллельные лифты всегда шли в другую сторону или оказывались переполненными. Дважды — в столовой и в табачной лаве, на нем заканчивались бобины в кассах и кассирши начинали их менять. Когда же Стас отправился домой, продолжилась такая же кутерьма: электрички метро вели себя совершенно издевательски. Эскалатор сломался и пришлось подниматься пешком, в душной толпе, где наблюдался критический переизбыток теток с сумками на колесиках! Эти сумки и колесики оставили на лодыжках Гущина несколько приличных синяков.

Дома, приболевшая мама попросила согреть ей молока, Гущин отвернулся на чуть-чуть и вскипевшее молоко залило всю плиту. Пока Стас, обжигаясь о конфорку, суматошно собирал губкой молочную пену, обиженная невниманием Заноза не утерпела и сделала крохотную лужицу в прихожей, чего с ней не случалось много-много лет!

К полуночи, разобравшись с неурядицами, измученный Гущин лег в постель, выпрямился и, глядя в потолок, попытался найти отправную точку, с которой все пошло наперекосяк. Шаг за шагом Стас отматывал назад весь день, припоминал последовательность встреч и разговоров… Добрался до беседы с одним из свидетелей, что вместе с коллегами обнаружил тело незнакомца на пожарной лестнице…

Есть! Стас упустил в разговоре крохотную ремарку, пояснение, которого незнакомый с покойным человек дать не мог.

Позже подозрение Гущина подтвердилось. И после этого случая следователь стал с исследовательским любопытством относится к череде любых нелепостей.