Гущин не договорил. Вернулись понятые и Поплавский, и капитан направился в дом подписывать протоколы обыска двух жилищ и одного сарая.

Через полчаса группа погрузилась в автомобиль. Мартынов пообещал майору, что сегодня же на турбазу приедет еще один оперативник в поддержку Валере. Засаду в доме Редькина решили не устраивать, так как Смирнов предупредил, что ночью на каждое его неосторожное движение лаем реагировали соседские собаки за двумя заборами: Федя этот непорядок мигом засечет и в дом уже не сунется.

Игорь попросил Гущина быть настороже и переселить фон Маргаритовну из хозяйского дома в гостевую спальню. Всегда быть на созвоне!

Уехали.

Измотанный бессонницей Смирнов закрыл покосившиеся ворота, вяло козырнул майору и поплелся к своей служебной машине, которую на ночь приютил историк Кнышев.

Стас остался один посреди улицы. Куда идти, он признаться, совсем не знал. Когда Львов сопровождал процессию во главе с Поплавским к гостевому дому, то успел сказать о том, что жена и Аня поехали в столицу за покупками. Их Влад повез. Янина, собиравшаяся ехать с ними, в последний момент передумала и отказалась. Но вряд ли сейчас удобно напрашиваться на компанию к Львову или его приемной дочери.

А возвращаться в спальню, где на место разбитого стекла поставили на время фанерный лист, Стасу не хотелось совершенно. Тут он был полностью согласен с Дмитрием, жилище выглядело оскверненным. Лежать на кровати и смотреть в пробитый дробью потолок? Увольте.

…Зиновий, уходя с подворья Львовых, оставил калитку полуприкрытой. Майор прошел через нее на плиточную дорожку и сразу же увидел Дмитрия, что согнувшись и опираясь локтями на перила веранды, смотрел перед собой, не замечая появившегося Гущина. В руке Львова безвольно повис почти пустой бокал-тумблер и, вряд ли, темная жидкость, плескавшаяся на донышке была чаем. Скорее всего, Дима пил коньяк. И выглядел он столь потерянным и мрачным, что у Гущина невольно возникла к нему жалость. И на какой-то момент появилась мысль: а не ждет ли Дима гостя, не готов ли к разговору со следователем?

Но оказалось — нет, не ждет. Едва Гущин сделал два шага вперед, Львов боковым зрением засек движение, перевел незрячие глаза на Стаса…

Посмотрел на него сверху вниз. Медленно разогнулся и, повернувшись спиной, направился в дом, явно демонстрируя, что не намерен придерживаться хоть каких-то приличий гостеприимства.

«А пошел ты… к лешему, — невесело подумал Гущин. — Тоже мне, царь горы нашелся».

Стас прошаркал по дорожке, повернул за угол дома и глазам его предстала прелестная картина. На ровной изумрудной лужайке на фоне покрытого «изморозью» ракитника, разросшегося по противоположному берег, у мольберта стояла девушка, облитая солнцем.

На голове Янины сидела широкополая соломенная шляпа, укрывавшая ажурной тенью плечи, на бедра, поверх сплошного купальника, был повязан большой яркий платок. Концы парео трепетали под порывами легкого ветерка, казалось, девушка — сказочная птица с развивающимся хвостом.

Стас постоял, полюбовался и подумал: «А не помешаю ли?» Но, решившись, пошагал по мягкому газону к художнице. Неслышно встал за спиной Янины и через ее плечо посмотрел на акварель. Вгляделся в цветовое сочетание изображения прибрежной полосы, реки и серебристой листвы ракитника…

Майор не относился к тонким знатокам живописи, а говоря по правде, ни черта в ней не понимал. Но то, что акварель Янины производит угнетающее впечатление — почувствовал. Вода была мутной, хотя возможно девушка еще не успела придать незавершенному полотну блики солнечного света. Песок казался жестким и окаменевшим, но на него Янина уже положила темно-коричневые полоски тени от реек железной изгороди. Из ветвей ракиты исчезла жемчужная прелесть, листву как будто присыпало пеплом…

— Хорошо, что вы ничего не говорите, Станислав, — не поворачиваясь, неожиданно заговорила художница.