|
Вы не были мне безразличны, - но тем сильнее боль, которую вы мне причинили. От природы во мне есть доброта и мягкость, но жизнь ожесточила меня. Всякая другая женщина сожгла бы, не читая, ваше письмо; я его прочла и отвечаю на него. Мои слова докажут вам, что хоть я и не осталась равнодушна к чувству, которое невольно вызвала, но отнюдь не разделяю его, и мое поведение еще лучше докажет вам мою искренность. Затем я желала бы один только раз, ради вашего блага, воспользоваться той властью над вашей жизнью, которой вы облекаете меня, и снять пелену с ваших глаз. Мне скоро минет тридцать лет, сударь, а вам никак не больше двадцати двух. Вам самому неизвестно, каковы будут ваши стремления, когда вы достигнете моего возраста. Все ваши клятвы, которые вы с такой легкостью даете сегодня, позднее могут вам показаться обременительными. Я верю, что сейчас вы без сожаления отдали бы мне свою жизнь, вы даже согласились бы умереть за недолгое счастье; но в тридцать лет, отрезвленный жизненным опытом, вы сами стали бы тяготиться ежедневными жертвами, а мне было бы оскорбительно принимать их. Придет день, когда все, даже сама природа, повелит вам покинуть меня; я уже сказала вам: я предпочитаю умереть, чем быть покинутой. Вы видите, несчастье научило меня расчету. Я рассудительна, страсть мне чужда. Вы принуждаете меня сказать вам, что я не люблю вас, не должна, не хочу и не могу любить. Для меня миновала та пора жизни, когда женщины поддаются необдуманным движениям сердца, мне уже никогда не быть такой возлюбленной, о которой вы мечтаете. Утешения, сударь, я жду от бога, а не от людей. К тому же я слишком ясно читаю в сердцах при печальном свете обманутой любви и не могу принять дружбу, которую вы предлагаете мне, как не могу подарить вам свою. Вы хотите обмануть самого себя, а в глубине души больше надеетесь на мою слабость, чем на свою стойкость. Но это все делается инстинктивно. Я прощаю вам ваши детские уловки, пока еще не умышленные. Я приказываю вам во имя этой преходящей любви, во имя вашей жизни, во имя моего покоя остаться на родине, не отказываться от прекрасной и достойной жизни, которая вас ожидает здесь, ради мечты, заведомо осужденной на то, чтобы угаснуть. Позже, когда вы будете жить, как назначено вам судьбой, и в вас расцветут все чувства, заложенные в человеке, вы оцените мой ответ, который сейчас, может быть, покажется вам слишком сухим. Тогда вам доставит удовольствие встреча со старой женщиной, чья дружба будет для вас приятна и дорога: такая дружба останется свободной от всех превратностей страсти и разочарований жизни; благородные религиозные убеждения сохранят ее чистой и безгрешной. Прощайте, сударь, исполните мою волю, зная, что вести о ваших успехах доставят мне радость в моем уединении, и вспоминайте обо мне, как вспоминают о тех, кого уж с нами нет”. В ответ на это письмо Гастон де Нюэйль тотчас же написал: "Сударыня, если бы я перестал вас любить и, как вы мне советуете, предпочел преимущества жизни человека заурядного, я заслужил бы свою судьбу, признайте это! Нет, я не послушаюсь вас, я клянусь вам в верности, которую нарушит только смерть. Возьмите мою жизнь. если не хотите омрачить свою жизнь угрызениями совести..." Когда слуга вернулся из Курселя, Гастон спросил его: - Кому ты передал мое письмо? - Госпоже виконтессе лично; я застал ее уже в карете, перед самым отъездом. - Она уехала в город? - Не думаю, сударь, - в карету госпожи виконтессы были запряжены почтовые лошади. |
