Охваченная любопытством и готовая тут же откликнуться на любое событие, способное нарушить монотонность, которая уже начинала вгонять ее в уныние, Сильвия метнулась к двери и распахнула ее. Одного взгляда в серую тьму ей было достаточно, чтобы внезапно ощутить смущение; девушка отступила за только что открытую дверь, в которую вот-вот должны были войти ее отец и Кинрейд.

Дэниел Робсон был радостным и громогласным. Довольный своей покупкой, он отметил ее, пропустив пару стаканчиков. Приехав в Монксхэйвен на недавно купленной кобыле, Дэниел оставил ее до утра у кузнеца, дабы тот ее подковал. По пути из города Робсон встретил Кинрейда, заплутавшего в поисках фермы Хэйтерсбэнк, поэтому путь они продолжили вместе и вскоре уже сидели у Дэниела дома в ожидании хлеба, сыра и прочей снеди, которую собиралась предложить им хозяйка.

Для Сильвии внезапная веселая суета, начавшаяся после появления ее отца и главного гарпунера, напоминала ту, что начинается, когда человек зимним вечером входит в комнату, где в очаге тлеют угли; стоит пошевелить их кочергой, и комната, только что казавшаяся такой темной, сумрачной и одинокой, наполняется жизнью, светом и теплом.

Девушка радостно хлопотала по хозяйству, исполняя любое пожелание отца. Кинрейд провожал ее взглядом всякий раз, когда она проходила с задней кухни в кладовую и обратно, то и дело на мгновение выныривая из тени и давая ему возможность запомнить ее черты. В тот день пышные золотисто-каштановые волосы Сильвии венчал высокий льняной чепец с синей лентой, который не только не скрывал, но и подчеркивал их красоту. По шее девушки, заднюю часть которой скрывал платок в горошек, аккуратно пришпиленный к поясу коричневого шерстяного платья, с двух сторон спадали длинные локоны.

Как же хорошо, думала Сильвия, что она сняла свою рабочую блузу и сермяжную нижнюю юбку и нарядилась в шерстяное платье, прежде чем сесть за работу вместе с матерью.

К тому времени, когда девушка снова села, отец с Кинрейдом, наполнив стаканы, обсуждали достоинства различных видов спиртного – беседа, со временем переросшая в разговор о контрабанде и уловках, к которым они сами или их приятели прибегали для того, чтобы одурачить власти. Цепочки из людей, переправлявших по ночам товары на сушу; бочонки с бренди, которые находили фермеры, гонявшие по ночам лошадей на такие расстояния, что с утра животные не могли работать; хитрости, на которые пускались женщины, проносившие запрещенные товары… Если женщина решала заняться контрабандой, она начисто забывала о морали и изобретательностью, хитростью и наглостью превосходила любого мужчину. Вероятно, одним из важнейших свидетельств прогресса является то, что в торговле, трапезах и прочих делах мы руководствуемся заветами своей религии в гораздо большей мере, чем наши деды. Сильвия же, как и ее мать, была человеком своего времени. Обе с восхищением слушали рассказы о хитрых трюках, притворстве и лжи, словно все это было верхом благородства. Впрочем, будь Сильвия в повседневной жизни хоть на одну десятую такой же обманщицей, это разбило бы ее матери сердце. И все же когда налог на соль начал неуклонно и безжалостно увеличиваться, когда уголовным преступлением стало подобрать несколько выброшенных с солеварни на дорогу грубых грязных комьев, когда оный налог сделал цену на этот товар первой необходимости столь высокой, что соль превратилась в роскошь – причем порой совершенно непозволительную, – правительство нанесло удар по честности людей, по их нравственности, и вред этот был слишком серьезен, чтобы его можно было исправить проповедями. Многие другие налоги, пусть и в меньшей степени, приводили к таким же последствиям. Вам может показаться странной подобная попытка связать людскую честность с налогообложением, однако не думаю, что эта идея так уж далека от истины.

С похождений контрабандистов разговор сам собой перешел на рассказы о приключениях Робсона, в юности бороздившего Гренландское море, и Кинрейда, бывшего лучшим из гарпунеров на побережье в те дни, о которых повествует наша история.