|
Он, кажется, охотно принимал вызов. Белые глаза, дергающаяся щека, "юнец" был по крайней мере ничуть не моложе комбрига. - Я участвовал в штурме! - Ага! - Никита плотно взял его за плечо, близко придвинулся. - Значит, и расстрелы видели? Видели, как мы матросиков десятками, сотнями выводили в расход? - Они нас тоже расстреливали! - "Юнец" пытался освободиться из-под руки комбрига. - В крепости был белый террор! - Неправда! - вдруг завопил Никита, да так грозно, что все вокруг стихло, только мяукающий негритянский голосок долетал с пластинки. - Они нас не расстреливали! Матросы в Кронштадте большевиков не расстреливали! Они у нас только обувь снимали! - Круг лиц, скопившихся около него, вдруг поехал перед Никитой престранной лентой, объемы исчезли, остались только плоскости, он выпустил мягкое плечо. - У всех арестованных были конфискованы сапоги, это верно, - пробормотал он, - сапоги передавались босым членам команды... коммунисты взамен получали лапти... - Он снова взмыл. - Лапти, товарищи! Расстрелов не было! Даже меня, лазутчика, они не расстреляли! Это мы их потом... по-палачески... зверски! Гости, огорошенные, молчали. Вдруг с антресолей простучали шаги, скатился Кирилл, яростно бросился к брату. - Не смей, Никита! Не повторяй клеветы! Вероника уже висела на плече мужа, тянула в глубину дома, мама Мэри шла за ними с подносом аптечных пузырьков. Дядюшка Галактион замыкал шествие, жестами успокаивая гостей - бывает, мол, бывает, ничего страшного. С порога Никита еще раз крикнул: - Каратели! Кровавая баня! В жопу вашу романтику! Наркомвоенмор и в самом деле чувствовал себя значительно лучше. Он улыбался профессору Градову, пока пальцы того - каждый будто отдельный проникновенный исследователь - ощупывали его живот и подвздошные области. - Кажется, ваш сын, профессор, служит в штабе Тухачевского? Я знаю Никиту. Храбрый боец и настоящий революционер. Борис Никитич сидел на краю постели, бедром своим упираясь в бедро командарма. Тысячи больных прошли перед знаменитым медиком, однако никогда раньше, даже в студенческие годы, он не ощущал никакой странности в том, что человек перед ним превращается из общественного понятия в физиологическое и патологическое. От этого тела даже в распростертом под пальцами врача положении исходила магия власти. Появлялась вздорная мысль - может быть, у этого все как-нибудь иначе? Может быть, желудок у него переходит в Перекоп? Пальпируя треугольник над двенадцатиперстной кишкой и проходя через порядочный жировой слой все глубже, он обнаружил несколько точек слабой болевой чувствительности. Возможно, имеет место небольшой экссудат, легкое раздражение брюшины. Печень в полном порядке. Теперь возьмемся за аускультацию сердца. |
