Онемелость руки прошла. Отчетливое понимание своего положения не выходило у него из головы, напоминало о себе острыми, как иглы, уколами, которые могли вызвать последнюю агонию. Через широко расставленные ноги рыцарей и их головы он видел знакомую, почерневшую от дыма резьбу, бледные пятна на стенах там, где когда-то висело оружие. Значит, имя Эдит им известно. Знает ее и эта девушка, которой предстояло выполнить распоряжение норманнки, — он это сразу понял.

Итак, он в поместье Лэндуолд. Совершив чудовищную ошибку, он очутился снова здесь. Но ведь он хотел только взглянуть…

Теперь слишком поздно проклинать себя и называть дураком. Напрасно он не прислушивался к предостережениям тех, кто советовал ему бежать со всех ног в противоположном направлении, если ему на самом деле удастся сдержать свою клятву и убежать от норманнских тюремщиков.

— Как тебя зовут? — обратилась к нему женщина. — Говори, я понимаю ваш язык.

Ее мягкий голос утишил его боль, укрепил сломленный дух. Он испытал поразительное чувство, сродни тому, которое испытываешь, когда опаленную солнцем кожу смазывают гусиным жиром. Ротгар заскрипел зубами, пытаясь попридержать язык, преодолеть охвативший его порыв ответить на этот простой вопрос. Он ведь еще раньше утратил контроль над собой, позволив ей к нему прикоснуться, но он станет мертвецом в тот момент, когда скажет ей: «Меня зовут Ротгар. Норманнские завоеватели убили моего сеньора и превратили меня в раба в благодарность за мою преданность».

— Все англичане глупцы, — фыркнул смуглый рыцарь. А эти саксы, с которыми мы здесь возимся, еще глупее их. Приходится только удивляться, Мария, почему Вильгельм питает такое уважение к Хью, почему он навязал ему этот тупой, грязный и нищий народ.

Она вздрогнула, вся напряглась, словно произнесенные рыцарем слова нанесли ей личную обиду.

Через щелочку опущенных век Ротгар разглядывал этого рыцаря, и ему казалось, что он все понял. Внешне ласковый, даже льстивый, старающийся всем угодить, этот рыцарь вызывал у него иные чувства. В глазах этого человека цвета слоновой кости сквозило коварство, а чуть заметное подергивание уголков губ, особый оттенок смуглого лица свидетельствовали о его высокомерии, граничащим с жестокостью.

Кто он, муж Марии? Непонятно почему, но эта мысль его огорчила. Она поднялась на ноги с такой грациозностью, словно и не почувствовала тех долгих минут, когда она сидела на корточках возле Ротгара. Не обращая никакого внимания на замечание рыцаря, чего, естественно, никак нельзя ожидать от жены, она обратилась к другому неуклюжему норманну, сторожившему его. Ротгар навострил уши, когда они начали говорить на норманнском, так как, несомненно, этот разговор касался в первую очередь его.

— Уолтер никогда не отдает приказа умертвить нарушителя границы, покуда не узнает причину его появления. Скажи, Данстэн, этот что-нибудь говорил, называл ли он свое имя до того, как ты его трахнул по черепу.

Данстэн, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, густо покраснел. Чувствуя свою полную беспомощность, Ротгар поглядывал на мускулы этого норманна, от которых едва не трескались рукава его тужурки, и с удивлением думал о том, как это он не отправился на тот свет сразу же после удара, нанесенного этой мощной рукой.

— Нет, миледи, — бормотал Данстэн. — Я бы не ударил этого человека, ведь сразу видно, что у него давно не было во рту ни крошки. Бедняга совсем обессилел. Сэр Уолтер уехал в лес, а милорд Гилберт поманил меня…

— Это я приказал Данстэну ударить его, чтобы он потерял сознание.

Эти слова произнес смуглолицый рыцарь, который назвал его глупым англичанином.