Придумывание имен.

Придумывание персонажей.

Девочка с распухшим лицом старухи.

Нетрезвый беззубый мужик без рук.

Беременная женщина с иссиня-черными синяками под глазами.

Улыбающийся старик с зататуированной лысиной.

Толстый мальчик, закрывающий лицо ладонями.

Наконец, придумывание слов.

Впервые осмысленным придумыванием слов я занялся после прочтения «Царя Эдипа» Софокла в 1980 году. Это произошло в Паланге, в городской библиотеке, что находилась на улице Витауто недалеко от костела Вознесения Девы Марии. Нашел этот текст совершенно немыслимым, в первую очередь с точки зрения бытования внутри него, нахождения. Увидел в нем абсолютно неведомое царство, потому что никогда до того не встречал подобной конфигурации слов, такого орнамента, столь напоминавшего разве что мозаику из необработанной гальки в Коринфе, мозаику, на которой был изображен кентавр, гонящийся за леопардом.

Итак, блуждал по этому царству, населенному спутниками Диониса в масках с козлиными бородами и рогами. И тут же воображал себя колядующим, завернутым в медвежью шкуру, надевающим на лицо маску какого-то неизвестного науке рогатого чудища.

Вернувшись в Москву, свои первые сочинения в стиле античной трагедии я прочитал в клубе юных искусствоведов, который посещал при Пушкинском музее, а затем и на подготовительных курсах Московского университета на Дне филолога. Тогда же отправил тексты Вениамину Александровичу Каверину в Переделкино и получил ответ, в коем содержалось пожелание успехов начинающему литератору. Помню, как, окрыленный поддержкой, тут же стал носить рукописи в толстые журналы, но опубликоваться удалось только через семнадцать лет в «Октябре».

Это была повесть «Калугадва».

Калуга-2, бывший Сергиев скит, станция Киевской линии железной дороги на направлении Фаянсовая – Сухиничи. В конце 80-х я часто бывал здесь: на попутке добирался до городского автовокзала, где пересаживался на рейсовый автобус «Калуга – Козельск», чтобы ехать в Оптину пустынь.

Запоминал названия населенных пунктов, встречавшихся по дороге, – Сикеотово, Перемышль, Полошково, Каменка, Нижние Прыски.

Автобус поднимался на гору, с которой тут же и открывалась панорама на пойму реки Жиздры, в мутной, зеленоватого цвета воде которой плыли трубящие ангелы, что украшали перевернутые монастырские башни.

Прислушивался к их гласу и не находил в нем ничего страшного, апокалиптического, отчего из ушей начинает идти кровь. Скорее обретал внутренний покой, даже умиротворение, сродни тому, что испытывал в детстве, когда тошнота отступала и я обессиленно погружался в мерцающую полудрему. Видимо, это было памятование того, что в детстве меня очень сильно укачивало. Тогда мне даже казалось, что мой организм живет какой-то своей отдельной жизнью, и вот именно в тот момент, когда происходило трагическое несовпадение внутреннего и внешнего его бытования, приключалась между ними война.

Местность приятной войны.

Остановка на местности.

Я выходил из автобуса и километра два еще шел пешком к монастырю через лес. Здесь было совсем тихо. Огни Козельска, оставшегося на противоположном берегу, изредка протыкали неподвижную темноту-мглу. Останавливался, слушал эту тишину, заглядывал внутрь огромного, рубленного в лапу дубового сруба источника, где неподвижно стояло глинистое небо середины ноября. Вода здесь казалась густокрасной, даже бурой, она не пропускала свет до самого дна, которое представлялось илистым и льдистым от бьющих в многочисленных рваных оврагах поймы реки Жиздры ключей. Размышлял о возможности остаться здесь навсегда, в этом сумрачном, заболоченном лесу, соблюдая при этом непременное условие – никогда не поднимать взгляд туда, куда устремлены покрытые мхом и наростами в виде растительного орнамента деревья. Всегда смотреть только вниз, только в места соединения узловатых корней, столь напоминающих старческие ступни, с землей, покрытой жидкой травой и гнилыми палыми листьями.