|
Размышлял о возможности остаться здесь навсегда, в этом сумрачном, заболоченном лесу, соблюдая при этом непременное условие – никогда не поднимать взгляд туда, куда устремлены покрытые мхом и наростами в виде растительного орнамента деревья. Всегда смотреть только вниз, только в места соединения узловатых корней, столь напоминающих старческие ступни, с землей, покрытой жидкой травой и гнилыми палыми листьями. Ползать здесь, пресмыкаться, выискивать в брошенных норах остатки шерсти, яичной скорлупы, пчелиных сот, обрывки газет, засохшие хлебные крошки, напечатанные на дешевой бумаге образки. Вполне возможно, что изображения святых угодников Божиих, также имевших возможность представать и в образе святых помощников, не имели ни малейшего портретного сходства, совершенно разнились с реальным обликом подвижников благочестия, ведших, как известно, аскетичную, исполненную многих лишений жизнь и не могущих выглядеть так, словно их вылепили из пряничного теста.
В ту поездку в монастыре я оказался уже затемно и на ночлег получил место в угловой башне, расположенной слева от святых врат. В просторной, плотно заставленной двухъярусными кроватями комнате все уже спали. Это было целое сонное царство, царство хриплого дыхания, зубовного скрежета, фистульного свиста, дребезжащего храпа, напряженного сопения, редких бессмысленных выкриков, глухих стонов, даже отрывистого лая царство. Чувствовал себя здесь находившимся в геенне огненной, также известной и как ущелье Еннома, что зажато между скалистыми уступами. Кодорское ущелье. Рокский тоннель под горой Сохс. Поток Когайонон, вытекающий из отрогов Сюрю-Кая. Девятый вал Узун-Сырта. Разрозненные нагромождения окаменевшей лавы вулкана Карадаг. Разбросанные десятибалльным штормом Енишарские холмы. Повесть «Калугадва» состояла из, как могло показаться на первый взгляд, разрозненных эпизодов из жизни мальчика Жени Черножукова, который жил с бабушкой Фамарью Никитичной, высокой худой старухой с выпученными глазами, и ее многочисленными родственниками в деревянном бараке близ станции Сергиев скит. Впрочем, ее зловещий внешний вид полностью вводил в заблуждение, так как совершенно противостоял ее внутреннему душевному складу, ведь она обожала своего внука и называла его голубком. А голубки и кружились под расписанным звездами сводом Введенской церкви. Вот один эпизод из повести, где описывается, как Фамарь Никитична возила Женечку в Оптину Введенскую пустынь. Сначала на попутке они добирались до городского автовокзала, а потом пересаживались на рейсовый автобус «Калуга – Козельск». Рейсовые автобусы на этом направлении всегда были переполнены: «челноки», на перекладных добиравшиеся до Сухиничей, блатные, военные, старухи из расположенных по трассе деревень, что вечно плаксиво просили закрыть окно, потому что холодно и дует, цыгане, поселковые мужики, паломники, среди которых Женечка обратил внимание на парализованную девочку. Казалось, что девочка спала. Глянул на нее краешком глазка и сразу перевел взгляд на приклеенные водителем на лобовом стекле рядом со спортивными вымпелами бумажные образки святых угодников Божиих, чьи лица проплывали над однообразным осенним пейзажем – Сикеотово, Перемышль, Полошково, Каменка, Нижние Прыски. Проехали Нижние Прыски. Вскоре показалась и Оптина пустынь. Когда остановились после моста через Жиздру, то Женечка первым выскочил из автобуса и побежал в лес. Фамарь Никитична не стала его удерживать, заулыбалась: – Почувствовал, почувствовал, что подходим. Ведь уже рядом совсем! Лес, конечно, тут же и кинулся ему навстречу, стал хлестать по лицу ветками, запихивать в карманы перелицованного из безразмерной кацавейки пальто сухие листья, хватать корнями, свитыми в косицы, за ноги, раскачивать сырой сумрак поздней осени зарядами припасенного ветра. |
