Жаркий ветер сбивал с ног, песок ослеплял. Мимо самолёта пронёсся, крутясь и разбрызгивая масло, лоток с тряпкой для дымового сигнала, а вслед за ним листы рваного металла, из которых выкладывали «SOS». Блюдо гелиографа ударило о хвост. Солнце скрылось, оставив после себя темно-охристый мир без неба и горизонта.

Ссутулившись и шатаясь, все убежали в укрытие самолёта, заперли дверь, слезами очищали глаза и пытались — без слюны — выплюнуть забившийся в рот песок. Сидели и ждали, слушая грохот обшивки и шорох песка.

Ждать пришлось три часа. Выйдя из нагретого салона, они оказались под звёздами и в полной тишине. Темнота прогнала ветер и возвратила привычный мир: округлости дюн, длинную тень тускло блестевшего крыла, силуэт гондолы.

— Смотрите! — крикнул Лумис, и все повернулись. Низко над западным горизонтом висела искривлённая игла молодой луны.

На новолуние нужно загадать желание, вспомнил Альберт Кроу. Воды, подумал он, воды.

— Начнём, что ли, — сказал он.

Стрингер повёл всех на работу.

«Вторая ночь. Все пошло наперекосяк, но кое-что удалось сделать. Пишу это в четыре утра. Боюсь, что могу что-нибудь упустить, а кому-то, если он это прочтёт, может, интересно будет узнать, какие мы прилагали усилия, хотя и безуспешно».

Белами с большой осмотрительностью относился к тому, что писал, и не упоминал о жажде. Само собой разумеется, что теперь писать было легче, чем говорить: свистящие и хриплые слова, сходившие с опухшего языка и иссохших губ, делали неузнаваемым собственный голос.

Час ушёл на то, чтобы очистить песок, и ещё час, чтобы найти и откопать камни, на которые прошлой ночью ставили козлы. Приняв дневную зарядку от генератора, батареи давали хорошее освещение. Установили высокий столб и подвесили на нем лампочку; можно было наблюдать, как вместе с ними работали их тени на песке. Стрингер снова оживился. Ничто в течение долгого тревожного дня не побуждало его к речам. Теперь все, что было нужно, он высказывал Морану, решив для себя, что ему легче общаться с одним человеком, чем со всеми вместе.

— Левое крыло будем передвигать на двух козлах, чтобы не упало, когда отделим гондолу от фюзеляжа. Внутренние крепёжные болты я уже отсоединил, так что особых проблем нет.

Морану осталось только напомнить им, что они люди с весьма уязвимым телом:

— Смотрите не стойте под крылом, когда отделится гондола, — вдруг сломаются козлы.

Но даже он забыл о Кепеле, и когда гондола, скрежеща рвущимся металлом, оторвалась от фюзеляжа, раздался пронзительный крик юноши.

Первым до салона добежал Кроу, на бегу успокаивая Кепеля:

— Все в порядке, сынок, все в порядке… — Он притронулся к его сухой холодной руке, осветил фонариком, увидел только неясные очертания бледного лица. — Все идёт по плану, ничего не случилось, сынок. — Но сначала надо было предупредить его! Господи, почему не предупредили!

— Я в порядке… — Слова давались парню с трудом, дыхание было свистящим, глаза лихорадочно блестели. Никто не присоединился к Кроу, пока он успокаивал Кепеля. У двери остановился, подняв голову к звёздам, Лумис. Ему было невыносимо стыдно: ведь ясно же было — когда гондола оторвётся от фюзеляжа, самолёт затрясётся. Он слушал, как говорит Кепель, и сила, звучавшая в его слабом голосе. невольно вызывала у Лумиса восхищение — впрочем, он тотчас смутился от невольного своего чувства.

— Это произошло, когда я спал. Поэтому я не понял, что происходит… Если я кричу, то это из-за кошмарных снов. У меня бывают иногда кошмары,

— словно оправдывался Кепель.

Слишком горд, чтобы признаться в собственном страхе.