— Тяжелая ночь? — спросил Шагалыч, заглядывая в припухшие глаза друга. — А? Что? Всю ночь соревновался в езде с Гретой?

Ансельмо покачал головой.

— Да ладно, выкладывай правду!

Нет, только не правду. Правду лучше не говорить.

— Я почти не спал…

Ложь. Он вообще не спал. Он вернулся домой очень поздно, до смерти уставший, и бросился на кровать в надежде сразу же заснуть. Потом вспомнил о письме. Ложь. Он не забывал о нем ни на секунду. Что в нем? Посланник взял его в руки и направил на него свет настольной лампы, стоящей рядом с кроватью. Сквозь конверт просвечивали написанные от руки слова. Почерк казался угловатым. Явно мужской почерк. Кем был этот мужчина, написавший письмо Грете? Его Грете… В бессонную голову тайком прокралась новая мысль. Его охватила ревность. Он погасил свет и попытался заснуть. Опять ложь. Сначала он поискал дырку в конверте, чтобы заглянуть внутрь, но дырки не было. Тогда он выключил свет, но заснуть так и не смог.

Ансельмо всегда верил в судьбу. Он никогда не позволял себе вмешиваться в ее таинственные шаги, он всегда считал себя ее скромным посланником. До этой ночи. Ночи, которая уже гасла в кристальных тонах нового солнечного утра. Он решил отвлечься, занявшись завтраком, но когда увидел, как в чайнике закипела вода и пар стал бесполезно таять в воздухе, растворяясь мягкими гипнотическими завитками, он сдался. Схватил письмо, подержал над носиком чайника, подождал, пока растает клей, и аккуратно вскрыл конверт.

Дорогая Грета,

я так давно тебе не писал. Впрочем, учитывая то, что ты ни разу мне не ответила, я не уверен, что ты прочитала хотя бы одно из моих писем.

По причинам, которые я предпочел бы объяснить тебе лично при встрече, я приезжаю в Рим. Я буду один, и мне бы хотелось увидеть тебя…

В это время в кухню вошел Гвидо, и Ансельмо едва успел спрятать письмо в карман. Отец ничего не заметил. А Ансельмо вдруг почувствовал, что на него всей своей тяжестью рушится небо. Он совершил ужасный поступок. Точнее, два ужасных поступка: нарушил обещание и тайну переписки. И все впустую. Он даже не успел найти в письме ответы на свои вопросы.

Теперь ему было еще хуже, чем бессонной ночью.

— Ты хоть умывался сегодня? — спросил Шагалыч.

Нет.

— Я тут сам закончу. А ты иди приведи в себя в порядок, ты похож на «Крик» Мунка.

Некоторые думают, что иметь друзей-художников — это большое счастье. Люди считают, что они привносят в твою жизнь красоту, что они способны наполнить красотой даже самые мрачные моменты твоей жизни. В сущности, в этом ведь и состоит предназначение искусства… Так может думать только тот, кто не знает Шагалыча. Отправляя Ансельмо умываться, он решил для наглядности показать ему живую копию знаменитой картины норвежского художника, оттянув руками нижние веки и разинув рот большим правильным кругом. Ему довольно точно удалось передать впечатление чего-то, что тает и катится каплями в водовороте трагической горечи. В общем, ничего красивого.

— Договорились.

В ванной Ансельмо открыл кран и стал слушать, как в раковине журчит вода. Из зеркала на него безжалостно смотрело его отражение. Он и вправду был похож на «Крик» Мунка. Ансельмо собрал воду в ладони и опустил в нее лицо в надежде смыть с себя эту маску тревоги и тоски. Бесполезно. Он закрыл кран и собирался выходить, когда услышал за дверью в мастерской знакомый звонкий голос.

— Добрый день, велосипедисты, — громко поздоровалась Эмма.