— А ты сам-то что в дворники не идешь?

— Я? Я философ…

— И Светка тебя всегда накормит, — закончил за него Шапиро. — А вот нам, представь себе, самим надо жен кормить, а кое-кому еще и детей. Вон у Биг-Бена трое… И еще, понимаешь, мы играть хотим! Тебе-то хорошо — взял бумажку, ручку, сел, задумался. А нам инструменты нужны, аппаратура! Вон, Клэптону надо «галошу» ставить, квакер, другие примочки. Да и мне давно пора выкинуть к свиньям собачьим свою ионику паршивую и завести что-нибудь приличное, скажем, «ямаху»… А тут отовсюду обломы!

— Варламчик, зря ты переживаешь, по-моему, — робко вмешалась в их разговор Света. Спорщики скептически переглянулись.

— Вы играйте Танины песни — они хорошие, душевные. Шапиро посмотрел на нее, как на больную.

— Это, что ли, я буду петь про хризантемы и воротник малиновый? Скажешь тоже!

— А зачем тебе петь? Вы Таню попросите.

Все посмотрели на Таню.

— Ну, не знаю, — с сомнением проговорил Варлам. — Уж больно у нас стиль разный. Да она и не согласится…

— А, может, и соглашусь, — сказала вдруг Таня. — Я уже полгода без работы сижу, так отчего бы не попробовать.

Варлам призадумался.

— Попытка не пытка, — сказал он наконец. — Завтра сходим в наш бункер, посмотришь, послушаешь, а ребята на тебя посмотрят. Может, и получится что-нибудь.

«Бункер» находился в подвале нового кооперативного дома на Софийской улице, первый этаж которого занимало правление. Председатель, в свое время изгнанный из института за джаз, был неравнодушен к альтернативной музыке, да к тому же получал от коллектива «Ночного улета» некоторую арендную плату.

В большом низком помещении с голыми кирпичными стенами и усеянном окурками бетонным полом стояли громадные допотопные динамики, провода от которых тянулись к не менее страхолюдным усилителям. Когда Варлам с Таней спустились сюда, трое «ночных улетчиков» были уже на месте, настраивались, разогревались. Шапиро представил их Тане — огромного усатого ударника звали Биг-Бен, настоящих же имени и фамилии его никто Тане не назвал; длинноволосый, меланхоличный и отрешенный от мира басист откликался, хотя и не сразу, на имя Костя. Соло-гитарист Саня Клепиков, маленький, взъерошенный и нервный, носил естественную при такой фамилии кличку Клэптон, хотя тут же признался Тане, что его кумиром является отнюдь не глубоко уважаемый им Эрик Клэптон, а Джонни Роттен из «Секс Пистолз» — группы, основавшей прогрессивное направление, именуемое «панк-рок».

Из них Таню узнал только Биг-Бен.

— Вы послушать нас пришли? — спросил он густым басом.

— Нет, — ответил за нее Шапиро. — Отныне Таня будет работать с нами.

— Ты что, Шэп, совсем сдвинулся? — поинтересовался Клэптон. — Я-то думал, он телку привел, а он… На фига нам это надо?

— Клэптон, ты, конечно, классный музыкант, но идиот, каких мало. Объясняю — во-первых, так мы удовлетворим известное тебе требование дирекции нашей тошниловки, во-вторых, создадим себе клевую рекламу…

— Это как это? — спросил озадаченный Клэптон.

— Ты что, не знаешь, кто такая Татьяна Ларина?

— Которая из Пушкина, что ли? — вдруг ожил басист Костя.

— Сам ты из Пушкина, хипан зависающий! Из кино.

— И она будет наши тексты петь? — сквасив рожу, спросил Клэптон. — Сумнительно мне чтой-то…

— Ну, если только в подпевке, бэк-вокалом, — пояснил Шапиро.