В той части парка скамейки расставлены лицом к дороге. Я никогда не мог понять, зачем людям сидеть в парке спиной к нему, но факт, что в хорошую погоду скамьи всегда заняты, так что, видимо, в этом заключалось какое-то удовольствие, недоступное моему пониманию. Может, отдыхающим нравилось подсчитывать количество проезжающих машин.

Но сегодня и я присоединился к этим зевакам. Сидя на свободной скамейке, я попытался считать машины, но не нашел в таком занятии ничего занимательного.

Сидя на лавочке с газетой на коленях, в накладных усах, я почти целый час ждал появления членов шайки. День был влажный и душный, и у меня отчаянно чесалась кожа под усами, но я избегал скрести ее из опасения, что маскировка может нарушиться. Когда становилось невмоготу, я осторожно шевелил верхней губой, как делает бобер, но старался подражать ему пореже, только уж когда просто не мог терпеть, потому что эти чертовы усы каждую минуту могли отвалиться, а мне не хотелось держать их в руках, когда появятся люди Вигано.

Я потому так охотно размышлял об усах и скамейках, что попросту боялся думать о Вигано и его гангстерах и о том, что мы с Джо собирались проделать.

А дело это было пострашнее ограбления, наверное раз в сто опаснее. В финансовой конторе мы действовали против нормальных, цивилизованных людей, которые в худшем случае могли нас арестовать, предать суду и заключить в тюрьму. Теперь же против нас были бандиты, которые собирались нас убить, что бы мы ни предприняли. В прошлый раз мы провернули свою единственную операцию против обычной организации с обычными порядками. Сейчас мы рисковали жизнью в противоборстве с опытной, жестокой и злобной шайкой бандитов.

Когда я об этом думал, мне начинало казаться, что мы просто ненормальные. Если бы я сообразил раньше, скажем, еще в поезде, когда ехал на встречу с Вигано, если бы я только представил себе, что рано или поздно нам придется превратиться в мишень для убийц из мафии, я бы ни за что не пошел на ограбление. Я уверен, что и Джо тоже. Но вначале мы размышляли только о том, как украсть эти бумаги, а что будет после, не задумывались. И даже когда до меня дошло, какие действия пред примет Вигано, я все еще заботился только о том, как бы провести операцию попроще, побезопаснее для нас.

Только на следующее после ограбления утро, когда мы, страдая с похмелья, ехали в машине Джо на работу, я впервые представил себе полностью наши перспективы. Мы хорошо справились с первой частью операции, но вторая часть была гораздо каверзнее и опаснее. Здесь нас могла поджидать смерть, если мы не окажемся достаточно хитрыми, решительными и удачливыми.

С другой стороны, если мы теперь остановимся, то не имело смысла возиться с первой частью нашей идеи.

И на какое-то время я впал в настоящую депрессию. Я даже, не мог думать над проблемой обмена, не был в состоянии сконцентрироваться на ней. Мне казалось, что нам нипочем не справиться с такой задачей: залезть в мышеловку и стащить оттуда кусок сыра стоимостью два миллиона долларов, притом так, чтобы у нас на шее не захлестнулась веревка палача.

Возможно, я вообще отказался бы от этой затеи, чему способствовал случай с несчастным гомиком, который, кстати, произошел неподалеку отсюда, но Джо, выспренне выражаясь; снова вернул меня на стезю порочных деяний. Думаю, у него просто меньше развито воображение, что в то же время является его сильной стороной. Если вы не в состоянии представить себе, что дело может плохо обернуться, то и не испытываете страха.

Не хочу сказать, что Джо не боялся мафии. Любой нормальный человек испугается бандитов, особенно если намеревается продать им за два миллиона долларов груду старых газет. Только, в отличие от меня, страх не парализовал Джо. Он предпочитал иметь дело с более конкретными вещами, которые мог потрогать и попробовать на вкус. Меня больше всего волновала предстоящая встреча с шайкой, тогда как его мучило разочарование оттого, что мы проделали первую часть операции и ничего за это не получили.