Повторяющееся сравнение себя самого с «оборотнем», «волкочеловеком» – не просто гипербола или горькая шутка, это скорее аллюзия на «ликантропию» старшего литературного собрата вызывающе дерзкой и трагической судьбы – Петрюса Бореля, который умер незадолго до написания этих писем, в июле 1859 года. «Тень» Бореля вполне отчетливо просматривается за «автопортретом» Бодлера, особенно если знать, что в 1861 году Бодлер опубликует в журнале «Revue Fantaisiste» статью о Петрюсе Бореле, исполненную сочувствия к судьбе этого «неистового» романтика.

Борель упорно именовал себя ликантропом (lycanthrope – ученый синоним общеупотребительного loup-garou – оборотень) и в своих поэтических «Рапсодиях» («Rhapsodies», 1831), и в сборнике-мистификации «Шампавер. Безнравственные рассказы» («Champavert. Contes immoraux», 1833)132.

Бодлер высоко ценил Бореля как творческую личность и неординарного человека, постоянно бросавшего вызов общепринятым нравам и здравомыслию. Кружок «неистовых», возглавляемый Борелем и носивший название «Bousingot» (слово непереводимое и не имеющее во французском языке ясного смысла и этимологии), был одним из тех, что составляли парижскую богему – пестрое сообщество писателей и художников, отличавшихся скандальными нравами и причудами; люди богемы противопоставляли себя «парикам», то есть тем, кто придерживался старозаветных традиций и вкусов и в искусстве, и в быту. Вопреки моде и «хорошему тону» некоторые из этих «чудаков» (в том числе Борель) носили бороду и любили украшать свой костюм жилетом à la Marat, прической à la Robespierre, перчатками «цвета королевской крови». С этими атрибутами Борель и был изображен на портрете художника Н. Тома (Napoléon Tom), выставленном в Салоне 1833 года.

Одно из непозволительных «чудачеств» Бореля обернулось суровым приговором – не судебной инстанции, а фельетониста Жюля Жанена, который в 1839 году в консервативной и очень влиятельной газете «Journal des Débats» возмущался тем, что в романе Бореля «Мадам Потифар» в благожелательном тоне упомянут маркиз де Сад. Жанен воспринял это как возражение своей статье о Саде, появившейся незадолго до этого, в 1834 году в «Revue de Paris» и ставшей чем-то вроде официального вердикта, закрепившего за де Садом статус одиозного автора. Мнение Жанена, бойкостью пера стяжавшего почти официальный титул «принца критиков», повлияло на дальнейшую литературную судьбу Бореля, тем более что Жанен до 1872 года оставался ведущим критиком «Journal des Débats».

Первым, кто попытался возразить общему осуждению Бореля, стал Шарль Бодлер133. В упомянутой выше статье он говорит о писателе, умершем далеко за пределами Франции, в Алжире, как об «одном из светил на мрачном небосводе романтизма». Он ценит в Бореле «поистине эпический талант», проявившийся в романе «Мадам Потифар», и сочувствует стремлению этого «неистового» романтика избежать «золотой середины» в любом ее обличье, будь то конформистская умеренность в политических симпатиях, благопристойность манер или принципы творчества. Нарочитая удаленность от «золотой середины» в литературе оборачивается пристрастием к чрезмерному, кричащему в чувствах, страданиях и настроениях, к избыточному во всем, что касается формы, колорита, общего тона произведений. Примечательно, что Бодлер – с его убеждением в том, что «красота всегда отмечена странностью», – находит Бореля слишком уж странным («trop bizarre») и порой даже смешным в его крайностях.