— Теперь? — Эльвид выглядел удивленным. — Теперь ты начнешь наслаждаться своими пятнадцатью годами хорошего здоровья. Возможно двадцатью или даже двадцатью пятью. Кто знает?

— А счастье?

Эльвид удостоил его плутоватым взглядом. Это было бы забавно, если бы не неприветливость, которую Стритер увидел в нем. И возраст. В тот момент он был уверен, что Джордж Эльвид занимался бизнесом очень долгое времени, с отрыжкой или без нее.

— Счастье придет к тебе, Дэйв. И конечно к твоей семье, Джанет, Мэй, и Джастину.

Он говорил Эльвиду их имена? Стритер не мог вспомнить.

— Возможно, дети важнее всего. Есть старая поговорка о том, что дети — наш залог счастья, но на самом деле — это дети, взяли родителей в заложники, вот, как я думаю. Один из них мог бы умереть или стать калекой в несчастном случае на пустынном шоссе…, жертвой изнурительной болезни…

— Вы хотите сказать…

— Нет, нет, нет! Это не какая-то бестолковая моральная сказка. Я бизнесмен, а не персонаж из «Дьявола и Дэниэла Уэбстера». Все, что я хочу сказать, твое счастье находится в твоих руках и руках твоих близких. И если ты думаешь, что я собираюсь объявиться через два десятилетия или около того, чтобы, в конце концов, забрать твою душу в свой старый заплесневелый бумажник, тебе стоит подумать снова. Души людей стали жалкими и призрачными.

Он говорил, подумал Стритер, как лис, после того, как многократные прыжки доказали ему, что виноград был действительно и по-настоящему вне досягаемости. Но Стритер не собирался говорить это. Теперь, когда сделка была заключена, все, чего он хотел, это убраться отсюда. Но все же он медлил, не желая задавать вопрос, который был на языке, но зная, что придется. Поскольку подарка не вышло; Стритер большую часть своей жизни заключал сделки в банке, и знал выгодный обмен, когда видел его. Или когда он почувствовал это: слабое, неприятное зловоние, словно сожженное авиационное топливо.

Одним словом ты должен сделать грязное кому-то еще, если грязное должно быть снято с тебя.

Но кража единственной таблетки от гипертонии точно не делала грязного. Или делало?

Эльвид, тем временем, дернув, закрыл свой большой зонт. И когда он свернулся, Стритер увидел удивительный и приводящий в уныние факт: он вообще не был желтым. Он был столь же серым как небо. Лето близится к концу.

— Большинство моих клиентов полностью удовлетворено, совершенно счастливо. Это, ты хочешь услышать?

И это… и не совсем это.

— Я чувствую, что у тебя есть более подходящий вопрос, — сказал Эльвид. — Если хочешь ответ, бросай ходить вокруг да около и спроси. Дождь собирается, и я хочу оказаться в укрытии прежде, чем он пойдет. Последнее, в чем я нуждаюсь в своем возрасте, это бронхит.

— Где ваша машина?

— О, это был твой вопрос? — Эльвид открыто глумился над ним. Его щеки были тощими, совсем не пухлыми, а глаза сузились в уголках, где белизна незаметно перешла в неприятную — и да, это было так — злокачественную меланому. Он был похож на самого неприятного клоуна в мире, с наполовину удаленным гримом.

— Ваши зубы, — тупо сказал Стритер. — Они остры.

— Ваш вопрос, мистер Стритер!

— Том Гудхью заболеет раком?

Эльвид мгновение смотрел в изумлении, затем начал хихикать. Звук был хриплым, сухим, и неприятным — подобно угасающей каллиопе.

— Нет, Дэйв, — сказал он. — Том Гудхью не заболеет раком. Не он.

— Что же тогда? Что?

Презрение, с которым Эльвид рассматривал его, заставило кости Стритера почувствовать себя слабыми — словно в них проела дыру почти безболезненная, но ужасно коррозийная кислота.