Зато, когда обществу становится совсем плохо, оно обращается за помощью именно к ним, "падшим ангелам" из полиции. И те возвращаются — они не злопамятны. Они звонят своим друзьям, людям той же судьбы и снова берутся за раскрытие все тех же безнадежно-тяжелых уголовных дел, от которых бегут другие.

Они из тех, которых жизнь ничему не учит, фанаты, считающие что, если они могут спасти хоть одну человеческую жизнь, то не в праве отсиживаться в стороне…

И они добиваются успеха там, где другие терпят неудачу…

Свояк разбудил меня утром — ни свет — ни заря.

— Твоя тебе наверное уже сказала… Я тут узнал кое-что про свою машину!

— Свою?

Мне нравилось его злить.

Всю жизнь свояк простоял у кульмана. Изо дня в день, из года в год. В девять утра он начинал работу, в восемнадцать заканчивал. Все воскресенья и праздники был свободен…

Ни тебе усиленного варианта несения службы в связи с отправлением или прибытием литерного поезда или очередного съезда КПСС или призеда в Москву главы иностранного государства. Без выходных и проходных, в любую погоду… В дождь, в слякоть, в мороз… Ни тебе ночных вызовов, дежурств по праздникам, стояний в оцеплениях, на перегонах в ожидании машины для перевозки трупов… Ночных учебных тревог, стрельб…

В проектном бюро вместе с ним трудились все свои — его бывшие сокурсники по МИСИ — Московскому инженерно- строительному имени В.В. Куйбышева. И их жены тоже учились там же, на факультете Промышленно-гражданского строительства или Водоснабжения и Канализации, поэтому все были знакомы семьями. Рабочий день их проходил в долгих перекурах на лестнице, во время которых он и его друзья трепались друг с другом, с конструкторами из других групп, с чертежницами, травили анекдоты. Беспрестанно пили кофе…

Один из заказчиков как-то попенял свояку:

— Народ у вас не работает. Сидят, смотрят в окно…

— Проектировщик, когда смотрит в окно, тоже работает, — нашелся свояк.

Время от времени они что-то чертили — дополняли готовое либо реконструировали.

Это был непрерывный процесс. Я ни разу не видел в натуре результатов их деятельности.

По-своему, я им завидовал.

По воскресеньям в хорошую погоду они семьями — с женами, с собаками, с детьми — отправлялись шляться по Подмосковью, жгли костры, спали в палатках, ловили на зорьке рыбу, в дурную погоду — бродили по выставкам, художественным салонам. Знакомились с мировыми шедеврами живописи, архитектуры. Время от времени кто-то из них разводился, вскрывались горизонтальные связи… Новый избранник или избранница обнаруживались здесь же, внутри компании… На отпуск большой шатией уезжали куда-нибудь на Север, на Онегу, или, наоборот, в Саяны или Туву, к каким-нибудь тофаларам, на Бий-Хем, — сплавлялись на байдарках, ловили раков или бродили среди скальных надписей или памятников деревянного зодчества…

Возвращались в Москву отдохнувшие, здоровые, голосистые. Собираясь, вспоминали о своем, близком. Смотрели отснятые в походах пленки. Пели песни собственного сочинения. Посторонних принимали неохотно.

Бывая у нас, на семейных торжествах, где присутствие было обязательным, свояк откровенно скучал, в разговорах о прочитанном, детективы снисходительно именовал детективчиками или чтивом, ставил их много ниже мемуаров путешественников или государственных деятелей. В обыденной жизни он считался человеком весьма практичным и по воскресеньям ему доверялось лично ездить за продуктами на оптовый Тушинский рынок.