|
Пастух прирезал ее. До сих пор перед глазами у меня стадо — коровы собрались в круг с опущенными головами, они мычали, глаза налились у них кровью.
Еще более впечатляющее зрелище описывают свидетели смерти в группе слонов. «Слоны встали в круг, поочередно ощупывали упавшего хоботами, пытались поднять и, когда поняли тщетность усилий, не разошлись, а молчаливо топтались рядом почти двое суток. Все кончилось тем, что слоны забросали погибшего ветками и только потом тихо, не спеша удалились». Твердо можно сказать: среди животных нет самоубийств. У человека счеты с жизнью есть акт сознания. Животные сознания не имеют. За жизнь они борются до последнего. Бросающийся с высоты на землю лебедь — не более чем легенда. «Самоубийства» китов, о которых время от времени пишут, — еще не разгаданная тайна, связанная, видимо, с «поломкой» тонкого, чувствительного механизма ориентации. Но некоторым животным свойственны глубокие переживанья при утрате партнера. (Это особенно хорошо прослежено у гусей.) Случается даже гибель таких осиротевших животных — гусь, например, разбился о провод электролинии, не уберегся от зубов хищника. Но это не сознательный уход из жизни, это притупление, подавленность чувства самосохранения. Свойственное и людям тоже. <sub> Фото из архива В. Пескова. 16 августа 1996 г.</sub>
Год не видались…
(Таежный тупик)
Да, без малого год… Прошлую осень прилетели как раз к уборке картошки. В этот раз ботва у картошки еще зеленеет. Зеленеют под пленкой перезревшие огурцы и недозревшие помидоры. Как на Кубани летом, цветут в огороде Агафьи подсолнухи. Они тут не вызревают. «Зато радость от них…» — улыбается огородница и спешит показать нам что-то укрытое одеялом. В теплом шалашике — чуть побуревшие тыквы. — Да ты, Агафья, мичуринец. — Это це такое — мичуринец? — поднимает огородница брови, чутьем понимая: какая-то похвала… Да, без малого год… Прошлую осень прилетели как раз к уборке картошки. В этот раз ботва у картошки еще зеленеет. Зеленеют под пленкой перезревшие огурцы и недозревшие помидоры. Как на Кубани летом, цветут в огороде Агафьи подсолнухи. Они тут не вызревают. «Зато радость от них…» — улыбается огородница и спешит показать нам что-то укрытое одеялом. В теплом шалашике — чуть побуревшие тыквы. — Да ты, Агафья, мичуринец. — Это це такое — мичуринец? — поднимает огородница брови, чутьем понимая: какая-то похвала… Рожь в огороде сжата, но зеленеет еще овес, посеянный тут для кур, синеют бобы и капуста, бушует зелень морковки, редьки. Но осень уже подкралась к таежному огороду. Уже пятнами по зеленому лес расцвечен желтым и красным, уже по-осеннему от дождей набухла, шумит река, а вершины гор побелели. Днем тепло. Вертолет, высадив нас, немедленно улетел по таежным делам. Счастливый случай: он может сюда вернуться через два дня. Это значит, можно как следует оглядеться, спокойно поговорить, походить, заночевать у Агафьи под крышей. Синий дым от костра отчетливо выделяет самую первую тут избушку — крошечную избушку (не хватает лишь курьих ножек). Очень маленькая — два метра на два. С огорода, идущего в гору, кажется: можно избушку поднять, как коробочку. Это жилье-зимовье сладил из остатков лыковской довоенной избы охотник. Агафья, рожденная пятьдесят один год назад, пальчиками, возможно, касалась прокопченных бревен. Николай Николаевич Савушкин, сам полжизни проведший в лесах, увидев Агафью с отцом возле этой избушки и узнав, что в ней они намерены зимовать, написал мне в Москву. «Они там замерзнут. Попытаемся до морозов построить что-нибудь потеплее и попрочнее». |
