|
Если добр и ласков ты, как дети, Если мил тебе и луч, и куст, Все, что встарь случалося на свете, Ты узнаешь из столетних уст.
Будешь радость видеть в каждом миге, Все поймешь: и звезды, и закат! Что приснится, сбудется, как в книге, – Темный Шварцвальд сказками богат!
Как мы читали “Lichtenstein”
Тишь и зной, везде синеют сливы, Усыпительно жужжанье мух, Мы в траве уселись, молчаливы, Мама Lichtenstein читает вслух.
В пятнах губы, фартучек и платье, Сливу руки нехотя берут. Ярким золотом горит распятье Там, внизу, где склон дороги крут.
Ульрих – мой герой, а Георг – Асин, Каждый доблестью пленить сумел: Герцог Ульрих так светло‑несчастен, Рыцарь Георг так влюбленно‑смел!
Словно песня – милый голос мамы, Волшебство творят ее уста. Ввысь уходят ели, стройно‑прямы, Там, на солнце, нежен лик Христа...
Мы лежим, от счастья молчаливы, Замирает сладко детский дух. Мы в траве, вокруг синеют сливы, Мама Lichtenstein читает вслух.
Наши царства
Владенья наши царственно‑богаты, Их красоты не рассказать стиху: В них ручейки, деревья, поле, скаты И вишни прошлогодние во мху.
Мы обе – феи, добрые соседки, Владенья наши делит темный лес. Лежим в траве и смотрим, как сквозь ветки Белеет облачко в выси небес.
Мы обе – феи, но большие (странно!) Двух диких девочек лишь видят в нас. Что ясно нам – для них совсем туманно: Как и на все – на фею нужен глаз!
Нам хорошо. Пока еще в постели Все старшие, и воздух летний свеж, Бежим к себе. Деревья нам качели. Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..
Но день прошел, и снова феи – дети, Которых ждут и шаг которых тих... Ах, этот мир и счастье быть на свете Еще невзрослый передаст ли стих?
Отъезд
Повсюду листья желтые, вода Прозрачно‑синяя. Повсюду осень, осень! Мы уезжаем. Боже, как всегда Отъезд сердцам желанен и несносен!
Чуть вдалеке раздастся стук колес, – Четыре вздрогнут детские фигуры. Глаза Марилэ не глядят от слез, Вздыхает Карл, как заговорщик, хмурый.
Мы к маме жмемся: “Ну зачем отъезд? Здесь хорошо!” – “Ах, дети, вздохи лишни”. Прощайте, луг и придорожный крест, Дорога в Хорбен... Вы, прощайте, вишни,
Что рвали мы в саду, и сеновал, Где мы, от всех укрывшись, их съедали... (Какой‑то крик... Кто звал? Никто не звал!) И вы, Шварцвальда золотые дали!
Марилэ пишет мне стишок в альбом, Глаза в слезах, а буквы кривы‑кривы! Хлопочет мама; в платье голубом Мелькает Ася с Карлом там, у ивы.
О, на крыльце последний шепот наш! О, этот плач о промелькнувшем лете! Какой‑то шум. Приехал экипаж. – “Скорей, скорей! Мы опоздаем, дети!”
– “Марилэ, друг, пиши мне!” Ах, не то! Не это я сказать хочу! Но что же? – “Надень берет!” – “Не раскрывай пальто!” – “Садитесь, ну?” и папин голос строже.
Букет сует нам Асин кавалер, Сует Марилэ плитку шоколада... Последний миг... – “Nun, kann es losgehn, Herr?”[5] Погибло все. |
