— Он будет плакать без вас, Сонечка, — печально говорил Тарас, — он очень будет плакать, и я тоже. Потому что большие не очень хорошо умеют дружить с маленькими. А вы очень умеете, правда?

— Спасибо, Тарасик, — сказала я и крепко его поцеловала. — Только не плачь, ведь весной мы опять приедем. И раков будем ловить, и по горам лазить, и с Попкой и с Кутькой дружить. И ещё махаонов наловим. Хорошо?

Попка свистнул, как паровоз, и перекусил мою цепочку. Тарас взял его на руки.

Я вспрыгнула на ступеньку. Колёса застучали, и красно-золотые горы поплыли мимо окна назад… в весёлое лето.

Мальчик так затаился в густом ивняке у самого берега, что даже чуткие выдры его не заметили. Уж очень весело они разыгрались. На брюшке, как на салазках, скатывались с высокого глинистого обрыва прямо в речушку. Нырк! И опять торопятся вверх. Мокрыми животами так выгладили глину, что скат блестел, как полированный.

Мальчуган и до самой ночи бы не шевельнулся. Да выдрам самим игра надоела. Ещё раз — нырк! И, как по команде, скрылись. Только по воде две цепочки пузырьков побежали — след, куда зверьки под водой подались. И всё. Точно ничего и не было.

Мальчик ещё подождал. Может, воротятся? Уплыли! Вздохнул и тихонько двинулся в сторону от реки. Он пробирался так осторожно, что даже маленькая птичка в гнезде над самой его головой нагнулась, всмотрелась и успокоилась. Не иначе как решила, что ей что-то почудилось. К тому же у неё и своих хлопот было достаточно: как раз пора яички на другой бок переворачивать. Дело не лёгкое — скорлупа-то ведь тоньше бумаги.

А мальчик полз от реки чуть дыша, пока заросли ивняка не кончились. Наконец осторожно встал, поправил поясок на рубашонке, заглянул в лукошко, которое всё время держал в руке, вздохнул… Мать ведь послала его к речке утиных яиц поискать. Уж и солнце за лес вот-вот спрячется, а в лукошке всего десяток, из одного гнёзда. Ладно, к похлёбке неплохая приправа. Вот только домой добираться не близко — не опоздать бы к ужину. Мать не спустит, похлёбка-то ведь пустая, вода да мука.

Мальчик опять вздохнул, осторожно положил в лукошко мягких травинок: не побить бы яйца, и замелькал голыми пятками.

Длинные тени деревьев уже легли поперёк тропинки, в кустах будто что-то заворочалось и глухо зашептало не дневными — ночными голосами, и от этого босые ноги помчались ещё быстрее. Кто знает, какие лесные дива сейчас проснутся и станут поперёк дороги или холодными руками пощекочут затылок…

Наконец лес словно нехотя расступился, и мальчик радостно выбежал на небольшую полянку. Посередине её, накренившись от старости на бок, стояла избушка из очень толстых брёвен под позеленевшей от мха крышей. Но это был дом, свой дом, прибежище и спасение от лесных дивов, просыпавшихся ночью. Дома есть, конечно, и свои домашние дивы, но это уже не страшно. Мать с ними хорошо управляется: кому плошку с молоком под печку, кому — что.

Мальчик, уже не оглядываясь, быстро перебежал поляну и бросился к двери. Дверь открывалась туго: тепло берегли. Мальчик осторожно переступил через высокий порог. Отца ещё нет, а мать только что вытащила ухватом из печки горшок горячей похлёбки. Горшок для большой семьи невелик, времена трудные.

Мать заглянула в лукошко, вздохнула.

— Неужто больше собрать не мог? Верно, песни птичьи сидел слушал, знаю я тебя.

Ясек опустил голову. Лгать он не мог. Но как сказать матери, на что любовался?

— Ладно уж, — смягчилась она. — Покачай братика, пока я на дворе управлюсь. С ужином отца ждать не будем, голодные вы. Наверное, управитель отца не пустил, на какую другую работу погнал. Пока человека ноги держат — не отвяжется.

Ох, хорошо, мать так и не допыталась, где был да что видел.