– Ты можешь найти работу в Лагосе, а по выходным ездить к нему.

– Не хочу работать в Лагосе. Я хочу преподавать в университете и жить с ним.

Мать смерила Оланну взглядом и поднялась.

– Спокойной ночи, дочка, – сказала она тихим, обиженным голосом.

Оланна долго смотрела на дверь. Недовольство матери не было для нее внове, оно сопровождало почти все ее важные решения: когда Оланна предпочла двухнедельное исключение из школы Хитгроув, отказавшись извиниться перед учительницей за слова, что уроки по Паке Британика противоречивы; когда примкнула к студенческому движению за независимость в Ибадане; когда отказалась выйти замуж за сына Игве Окагбуэ, а потом – за сына господина Окаро. И все-таки каждый раз она чувствовала себя виноватой, каждый раз ей хотелось попросить прощения, загладить вину.

Оланна уже засыпала, когда постучала Кайнене.

– Ну? Раздвинешь ноги перед этой слоновьей тушей в обмен на папин контракт? – спросила сестра.

Оланна подпрыгнула от неожиданности. Она уже не помнила, когда Кайнене в последний раз заходила к ней в комнату.

– Папа буквально утащил меня с балкона, чтобы оставить тебя наедине с душкой министром, – продолжала Кайнене. – Интересно, если он тебя не заполучит, будет заключать с папой договор или нет?

– Он не сказал, но, думаю, да. Папа ведь даст ему десять процентов.

– Все дают десять процентов, так что дополнительные услуги не помешают. Не у каждого из конкурентов есть красавица дочка. – Слово «красавица» Кайнене произнесла нараспев, приторным голосом. Она листала номер «Лагос лайф», пояс шелкового халата туго стягивал плоскую фигуру. – В положении дурнушки тоже есть преимущества. По крайней мере, не служишь приманкой.

– Я не приманка.

Кайнене молчала, углубившись в статью. Затем подняла взгляд:

– Ричард тоже едет в Нсукку. Получил грант, будет писать там книгу.

– Вот и хорошо. Значит, ты тоже будешь приезжать в Нсукку?

Кайнене пропустила вопрос мимо ушей.

– Ричард в Нсукке никого не знает. Может, познакомишь его со своим любовником-бунтарем?

Оланна улыбнулась. «С любовником-бунтарем». Чего только не ляпнет Кайнене.

– Ладно.

Оланне не нравился никто из молодых людей, с которыми встречалась Кайнене, не по душе были ей и романы сестры с белыми в Англии. Их плохо скрываемое высокомерие, фальшь в речах выводили из себя. Но когда Кайнене привела на ужин Ричарда Черчилля, Оланна не испытала к нему неприязни. Может быть потому, что в нем не было ни тени обычного английского самомнения – мы, мол, знаем вас, африканцев, лучше, чем вы сами себя. Напротив, его отличала очаровательная скромность, почти застенчивость. Или она прониклась симпатией к Ричарду в пику родителям? Ричард не произвел на них впечатления – у него не оказалось полезных знакомств.

– Ричарду наверняка будет интересно у Оденигбо. По вечерам там что-то вроде политического клуба. Первое время Оденигбо приглашал одних африканцев – в университете и так засилье иностранцев, и он хотел дать африканцам возможность пообщаться друг с другом. Вначале каждый приносил что-то с собой, а теперь все скидываются, каждую неделю он покупает выпивку, все собираются у него и… – Оланна осеклась. Кайнене смотрела на нее жестко, будто сестра, нарушив их негласное правило, принялась болтать о пустяках.

Кайнене направилась к двери, спросив на ходу:

– Когда ты едешь в Кано?

– Завтра. – Оланне так хотелось, чтобы Кайнене осталась, чтобы села на кровать, обняв подушку, и они болтали и смеялись, как раньше!

– Счастливого пути.