Майрик подошла к книжной полке, достала с нее объемистый томик, полистала его и, наконец, остановилась на одной из страниц.

— Вот:

«Это — мы.

Мы — и не мы. Мы говорим, что не мы. Мы прикрываем рукой глаза и хотим увидеть в темноте другое.

Мы, армяне, принимая, не принимаем. До такой степени, что предпочитаем обманывать самих себя. Хотим подменить нашу страну. Не отказываемся от нее, но и не принимаем ее такой, какая она есть. Такой мы ее не хотим принимать. Ах, такой мы ее не хотим! Мучаемся, трудимся, стонем, веками тащим на своих плечах ужасающую бедность нашей земли, но, когда говорим о стране, то поднимаем голос до самой высокой ноты и во всю мощь легких кричим: „Страна райская!..“

Мы, армяне, — реалисты. Мы не ищем рая там, за облаками, в грядущей жизни, в мире неведомой символистской духовности, а хотим его здесь. Мы не мыслим вечности, но представляем себе наготу нашей земли и говорим: повсюду цветы, соловьи, журчат ручьи, цветут деревья и травы, рокочут реки…»

— Но, впрочем, хватит, — остановилась Майрик, закрыла книгу и, аккуратно поставив томик назад, вопросительно глянула на свою гостью. — А сейчас идите отдыхать. Как только возвратится Овсанна, я сразу же отправлю ее к вам…

Санкт-Петербург, 15 июня, вечер

Сергей откатил свою старую, верную подругу на Славкин автосервис, простился с ней без слез, но с легкой грустью в душе, упрятал во внутренний карман три зеленых бумажки с портретом изобретателя громоотвода, от предложения обмыть сделку отказался и двинулся в сторону метро. Отныне, и очень может так статься, что и навсегда, — пешком.

По дороге он набрал номер Толяна, и тот немало огорошил Сергея сообщением о том, что инцидент с отелем, оказывается, уже улажен, и что в данный момент гражданка Головина свободна аки птица. То бишь никакая гуманитарная помощь (она же — материальная жертва) со стороны Габузова более не требуется.

— Я ж тебе говорю, амиго, — фартовая баба, эта твоя Самсут Матосовна, — заключил свой краткий монолог Толян.

— А ты не узнал, где она сейчас? Можно с ней как-то связаться? — в отчаянии сорвался на крик Габузов.

— Понятия не имею. Зенон сказал…

— Кто сказал?

— Опер местный, зовут его так. Я, блин, с этой твоей Головиной скоро буду знать по именам всю полицию Кипра… Да что там: еще парочка таких дней — сам на греческом заговорю… Вернее, это скоро со мной ребята из нашего ХОЗУ заговорят. На матерно-греческом. Когда им счета за международку придут.

— Извини, я тебя перебил, — попытался погасить страсти Сергей. — Так что сказал этот самый Зенон?

— Он сказал, что дело Головиной вела местная следовательша, Оксана. Говорит, очень толковая девка…

— Она что, русская?

— Блин, Серый, откуда я знаю?!.. В общем, ночью она Головину допросила, а уже утром приехала, привезла бумаги, подтверждающие, что руководство отеля претензий более не имеет. Головиной отдали вещи, вроде как даже извинились… во сервис, а?.. И она вместе с этой Оксаной уехала.

— Куда уехала?

— Амиго, похоже, из-за этой бабы ты тупеешь прямо на глазах!.. Очнитесь, вы очарованы! — не на шутку завелся Толян. — Откуда я знаю, куда они поехали?! Может, в аэропорт, может, на пикник, может, вообще — в другую тюрьму. Я ж там со свечкой не стоял!

— Но ты мог бы выяснить…

— Всё, извини, Серый, но ты меня сегодня уже просто заманал! К твоему сведению, до сих пор продолжается допрос, он же — оперативно-следственное действо, гражданина Оболенского, который вламывает своих с такой скоростью, что мои мужики просто не успевают за ним записывать.