Помолившись, они уже собрались покинуть храм, как вдруг в углу зашевелилась даже незамеченная ими в полутьме черная фигура, оказавшаяся стариком в монашеском одеянии. Старик ласково оглядел их и тихо спросил:

— Я вижу, у вас праздник?

— Да, — откликнулась Самсут и вдруг у нее сами, откуда-то из глубины прапамяти вырвались слова. — Благословите нас.

Священник медленно перекрестил их.

— Бог да благословит вас, дети мои. Любите друг друга до конца дней своих и никогда не делайте друг другу больно.

— Мы любим друг друга, святой отец, — жарко подхватил Габузов.

— Вот и хорошо. Да благословит вас Господь Бог наш. Будьте счастливы в браке вашем…

Сергей и Самсут вышли на улицу и в задумчивом молчании обошли вокруг эту маленькую, но такую уютную и домашнюю церковь. Потом они снова углубились в крошечные улочки маленького городка, затерявшегося посреди соснового леса. И редкие прохожие, и люди в окнах ласково улыбались этой ничуть не казавшейся здесь странной паре: прелестной женщине в национальном армянском костюме и высокому мужчине с густыми усами. В этом армянском уголке они вдруг почувствовали себя дома и шли к мотелю уже как к родному жилищу.

Перед мотелем оказался и крошечный магазинчик.

— Он, наверное, тоже армянский, — улыбнулась Самсут. — А ведь за мной должок — я так и не проставила тебе обещанную бутылку «Ахтамара» за паспорт.

— Точно! — Габузов хлопнул себя по лбу. — С шипром я рассчитался, теперь очередь за тобой.

Они вошли, и перед ними замерцали пузатые бутылки, в которых, казалось, были заключены не напитки, а само жаркое солнце.

— Вот он, «Ахтамар»! — рассмеялся Сергей, деликатно выбирая самую маленькую бутылку. — Я тут подумал, потом еще и посоветовался с Шареном, — вдруг, как мальчишка раскраснелся он, — а давай все наши деньги вложим в коньячное дело и создадим напиток еще лучше — и он будет называться «Охсамсут»! Правда, здорово звучит?

И они оба расхохотались, пугая задремавшего продавца.

А потом они вошли в мотель и оказались в номере, словно перенесенном сюда с подножья Арарата. Невысокие беленые потолки с мощными дубовыми балками, шероховатые стены, дающие прохладу в жару и тепло в стужу, простая кованая мебель, синие подушки, алое одеяло…

Я молод, и ты молода — настала пора любви. Твой стан как лук, сколько ни тяну — сгибается. Твоя грудь как сад, груди — кисти винограда. Твоя грудь как утро, чем больше ее обнажаю, тем больше светает 35.

И они были одни, двое, ставшие единой плотью.

И ярко сияющее солнце Армении всю ночь грело их под темным северным небосводом… А внизу на полу лежала выпавшая хрустальная печатка, на которой тонкой вязью горели слова:

«Непостижимому в нас и над нами»