Население здесь говорило на множестве разных диалектов, так что подчас даже соседние племена не понимали друг друга. Эрин быстро обнаружила эти языковые трудности. Но для необходимого общения ей вполне хватало тех британских подданных, которые проживали в резиденции.

Элиот Ноуленд оказался любезным гидом. С его помощью она быстро адаптировалась к новой среде. Она узнала, что основным занятием коренных жителей являлось сельское хозяйство, а главными культурами — рис, кофе, какао, пальмовые шишки и орешки колы. После работы люди собирались вместе, чтобы послушать жуткие истории про ловцов рабов на дальних холмах. Многие до сих пор верили и в опасность, исходящую от хищных леопардов.

Летти получила постоянную работу. В обмен на комнату и пансион она готовила пищу для губернатора и его служб. Благодаря этому Эрин, получив общий кров с матерью, имела возможность питаться так, как она привыкла. Она не могла приспособиться к пище местных жителей: толченой кукурузе, обваренной кипятком рыбе и, главным образом, неприятно крошащимся сушеным гусеницам.

Прожив здесь некоторое время, Эрин поняла, что улучшением здоровья ее мать была обязана прежде всего климату, но, безусловно, сказывалось и внимание Элиота.

Арлин проводила все дни в колонии — учила местных детишек читать и писать. У Летти было полно дел в губернаторском хозяйстве. Эрин тоже решила попробовать себя на педагогическом поприще, но скоро поняла, что это не ее призвание. Проходили дни и недели, а она не видела настоящей цели в жизни и от этого приходила в уныние. Спустя какое-то время она решила поработать в церкви, но и там не почувствовала, что в ней действительно нуждаются. В поселении, наводненном британскими миссионерами, она была лишь помехой. Все больше ощущая свое одиночество, она сознавала бесполезность пребывания в Сьерра-Леоне, а ведь на родине у нее осталось много дел.

Однажды вечером после ужина Эрин сидела на веранде вместе с матерью и Элиотом. Созерцая океан, похожий на темное вино, она услышала некий странный, ни на что не похожий звук. Он появился откуда-то сзади, со стороны холмов, и в медленном крещендо приближался к ним. Это было что-то совершенно непонятное, особый вид пения, напоминающего стонущие голоса.

— Морна, — почтительно сказал Элиот. — От этих звуков у меня всегда мурашки бегают по коже, сколько бы раз я их ни слушал.

— От них веет такой печалью и одиночеством. Я никогда не забуду своего первого впечатления.

— Кто-то из вас может объяснить мне, что это такое? — спросила Эрин, зачарованная удивительной мелодией.

— По старинному преданию, — отозвался Элиот, — это пение возникло на островах Зеленого Мыса. Потом распространилось по всей Африке. Люди выражали таким образом свою грусть и одиночество. Они вкладывали в мелодию ожидания и мечты о переселении в загадочную страну, где царит вечный покой и не бывает смерти. Считается, что те, кто ее поет, действительно могут слышать плеск волн, разбивающихся о какой-то далекий берег. И человек начинает верить, что только там есть счастье. Он подчиняется желанию обрести его и отправляется в странствие вместе с мелодией, потому что так хочет его душа.

Прекрасная, но печальная сказка, подумала Эрин, не удержавшись от вопроса:

— А что делать, если этого не случается? Ведь не каждый отправляется туда.

Элиот таинственно улыбнулся.

— Кто сказал, что нам дано все знать про кого-то? Это очень личная штука. Куда человек отправляется сердцем, никто не ведает.

Эрин задумалась и прислушалась. Она узнала в мелодии характерный лейтмотив пения местных племен. Но в ней угадывался и таинственный, нездешний шум вечных волн. Только для нее самой это был звук матери Бетел, зовущей ее обратно.

Арлин заметила грусть, тень которой легла на лицо дочери, и озабоченно переглянулась с Элиотом.