|
Особенно охотно в эти этимологические размышления я впадал, включив круиз-контроль на пустой ночной трассе и меланхолично потягивая лимонад «Буратино». В лицо тебе несется седая ночь, а ты весь в образах, в интеллектуализме… Версии у меня были разные — например, поселок назван в честь детей какого-нибудь исторического царя-батюшки, которые во время визита царя- батюшки в просвещеннейшие Европы (а маршрут в Европы как раз пролег через эти богом забытые земли) выскочили из золоченой кареты и, наплевав на возмущенные выкрики голландского гувернера, с радостным визгом побежали рвать созревшие абрикосы с близлежащего абрикосового дерева… Или Дитятки названы так потому, что у среднего крестьянина тут было вдвое больше детей, чем у среднего крестьянина из соседней деревни? Может, тут вода такая в колодцах, способствующая повышенному спермогенезу? Может, вы спросите у меня, а что именно заставляло меня так часто задумываться об этимологии этого странноватого названия? Да и за каким делом я туда ездил до того, как обнаружил, что там скрывается наша вороватая Гайка? Отвечу как на духу. Когда-то в Дитятках у меня, тогда еще носившего дурацкую кликуху Сэнсэй, была девушка, которую я предпочитал именовать «телкой». Вот к ней я и ездил. Очень и очень часто! Я был беден, глуп, истеричен, чертовски самолюбив и самонадеян и водил транспортное средство разновидности «Жигули», купленное на паях с покойным другом Кнопкой за смешную сумму, равную стоимости одного обеда на двоих в киевском ресторане средней пафосности. Телку звали Зоинька. Она была обычная деревенская деваха — рано созревшая, русоволосая, глупая, добрая и готовая безвозмездно подарить свою ласковую благосклонность первому, кто только об этом внятно попросит. Я попросил — дело было после дискотеки в Хорошево, куда меня обманом заманил Кнопка. Я попросил — и я получил. И еше раз получил. И еще. Мне самому не верилось, что так славно все складывается! Мне было хорошо, и я ни о чем не задумывался. Не задумывалась и Зоинька. Мы собирали в лесах землянику, гоняли на антикварных великах «Десна», что квартировали на ее заваленной хламом веранде, и без устали занимались любовью. Не задумывалась Зоинька, а потом вдруг взяла — да и задумалась. — Сэнсэй, а когда мы поженимся? — спросила она однажды, спустя месяц после нашего знакомства. Мы лежали как положено в фильмах про сельскую любовь — на душистом сеновале. Оба были в чем мать родила. Кажется, я жевал свою любимую жвачку со вкусом черники. Ночь пахла зверобоем и сладким козьим молоком. Над ухом зудела одинокая комариная самка. — Что ты сказала, родная? — Я был так удивлен, что едва этой самой жвачкой не подавился. — Ну мы же поженимся, так? — спросила Зоинька уперев пухлую ручку в мою слабо оволошенную грудь, заглянула в мои глаза своими васильковыми, ясными глазами, как бы ища подтверждения. — Ну… Мнэ… — Ну скажи мне, что мы поженимся! — Как бы это сказать… Я еще не думал об этом… — начал увиливать я. Я действительно об этом не думал… всерьез. |
