|
Но что с этим поделать — я ума не приложу! — Убери волыну! — вмиг осмелев, потребовала Гайка. Но я не шелохнулся. — Убери волыну, мать твою! — негромко, но с нажимом повторила Гайка. — Ни к чему это, понимаешь? Но я не двинулся. Вот же хамка! Любому пацану «с раёна» фору даст по части агрессивности и, скажем так, речевой неопрятности! Как и не девочка вовсе! «Недобабок» — вот как называл подобные существа мой ныне покойный наставник Дайвер. Однако Гайка, похоже, все еще не понимала, что не на того напала. И что со мной надобно поласковее. Я решил дать ей подсказку. — Волшебное слово, милочка. Скажи волшебное слово, и я сразу же уберу свой пистолет! — Пожалуйста… очень тебя прошу, убери пистолет, — горестно выдохнула сломленная Гайка. Я отступил на два шага и опустил «Хай Пауэр». На самом деле мне было не жалко. Ведь в принципе между стволом, направленным в лоб, и стволом, направленным в пол, разница только психологическая! Гайка сидела передо мной на кровати и терла заспанные глаза кулачками. Она была полностью в моей власти. И эта мысль не только радовала, но даже и слегка возбуждала. Я вдруг некстати почувствовал себя молодым и неженатым мужчиной. — Не думаю, что нужно объяснять, зачем я сюда пришел… Откровенно сказать, я рассчитывал произнести красноречивую обвинительную речь в лучших традициях товарища Вышинского, обрывки которой кружили, как сор в проруби, в моем истощенном Зоной мозгу с того самого момента, как я в сердцах шваркнул о фанерную дверь гостиничного номера кулаком. Там, в этой речи, было и про женское вероломство, и про неслыханную жадность иных женщин-сталкерш, и про порок, который должен быть наказан по всей строгости сталкерского закона, больше похожего на «понятия». Однако произнести эту речь я банально не успел. Потому что во второй спаленке вдруг раздалось металлическое журчание старинной кроватной сетки, зажегся свет, заскрипели половицы, и некий мужчина в белой майке и черных спортивных трусах, такие обычно носят боксеры-фристайлеры, припомнил я, встал в дверном проеме, уперев мускулистую ручищу в косяк. Рослая плечистая фигура убежденного завсегдатая качальни встала на расстоянии двух метров от меня. Фигура показалась мне смутно знакомой. — Что за нахер? — спросила фигура сиплым со сна голосом и окинула комнату с трагически распахнутым в ночь окном взглядом разбуженного среди зимы медведя. И этот голос тоже показался мне знакомым. Да что там показался! Я был совершенно уверен, что передо мной… мой лучший друг Костя Уткин, известный в сталкерских кругах как Тополь. — Костя? Тополь? — спросил я оторопело. — Но ради Бога… что ты… тут делаешь? — Ты мне лучше расскажи, Вован, что ты тут делаешь. Со стволом-то в руках? «Любовник… Боже мой… Костя — ее любовник. Сожитель… Гражданский муж», — стучало в моем мозгу. Вообще-то это было предельно странно — ведь я знал: обычно Косте нравились не такие, чтобы не сказать, совсем-совсем не такие женщины. |
