— Нет, так будет! — возразила находчивая Маша. — В любой части найдется Сидоров! А номер части поставим такой: пять один пять девятнадцать... Сидорову Михаилу Алексеевичу.

И направилась бандероль с выдуманным адресатом на фронт.

* * *

Угрюмый он был и замкнутый. Никто не видывал на его лице ни улыбки, ни проблеска радости, ни простого мимолетного оживления. Все в роте звали его Сидором, хотя настоящее имя солдата было Михаил, а фамилия Сидоров. Знали, что в первые дни войны потерял он своих близких и остался совсем один. За два года не пришло ему на фронт ни письма, ни открытки. Он и не ждал никаких вестей, даже голову не поворачивал, когда старшина или писарь заходили в землянку и начинали выкрикивать фамилии солдат, которых осчастливила полевая почта.

Впрочем, он вообще редко поворачивал голову. И в атаку он ходил, хмуро глядя только вперед. И тут уж хоть с противотанкового ружья бей в него — он не повернется, а будет все так же идти и глядеть вперед.

Про него говорили:

— Сидор смерти ищет...

Многие чувствовали себя неловко, когда оставались с ним, потому что он мог молчать сутками, как немой. Самые отъявленные балагуры не открывали рта при нем. А когда он уходил, на его сутулую спину смотрели с сожалением, и кто-нибудь из новичков говорил со вздохом:

— Ух, тяжелый какой! Труп живой, да и только!

— Сам ты труп незарытый! — одергивали новичка старожилы роты. — Похорони всю родню да провоюй два года без единой весточки из дома — поймешь! Жизнь у человека наискосок пошла!

Однажды на рассвете выбивали гитлеровцев из деревушки. Трудный был бой. Особенно тяжко пришлось взводу, который наступал на левом фланге. Стоял тут сгоревший скотный двор. От него остался только каменный фундамент. Оттуда, из-за потемневших от копоти камней, торопясь и захлебываясь, летела смерть: били два пулемета, прижимая людей к талому снегу.

— Впере-е-ед! — надрывно кричал командир взвода.

Бойцы поползли, но пули так густо ложились вокруг, что движение сразу же приостановилось. Только Сидоров, услышав приказ, не остановился. Он полз прямо, как по линейке, и смотрел не мигая на желтые огоньки, плясавшие у дула пулемета, просунутого в узкую щель фундамента. Пули впивались рядом: и впереди, и сзади, и с боков. А он полз, далеко опередив бойцов взвода.

Замерев, вжавшись в снег, солдаты следили за ним.

А он полз.

Оба фашистских пулеметчика перенесли огонь на Сидорова.

А он полз!..

Были у него «лимонка» и граната РГД. Сначала он швырнул «лимонку». Не дожидаясь разрыва, вскочил и замахнулся гранатой. Рука, напружинившись в броске, повела гранату вперед, но пальцы не успели выпустить рукоятку. В каменной коробке сгоревшего коровника взорвалась «лимонка», но мгновением раньше несколько пуль попало в его руку. Она бессильно повисла, как плеть. Граната упала почти у самых ног Сидорова, вздыбив облако огня и земли.

Стало тихо. Пулеметы замолкли. Деревня была взята. Сидорова отнесли в медсанбат.

Здесь солдат застрял надолго. Его не могли эвакуировать. Состояние у него было такое, что никакой тряски он бы не вынес. Правую ногу ампутировали, из груди и руки извлекли десятки мелких осколков. Голова солдата превратилась в белый марлевый шар с единственным отверстием на месте рта.

Впервые Сидоров очнулся через пять дней. Не застонал, не заговорил. Сестра видела, как он вытянул из-под одеяла левую руку, медленно ощупал забинтованную голову, скользнул пальцами по правой руке в гипсе. Потом пошевелил ногой, понял, что второй нет, и, уцепившись пятерней за край кровати, сдернул себя на пол.

Это был не бред. Он поступил так, как ему хотелось, и потерял от удара сознание.