Мать у него работала крановщицей в пятьдесят втором цехе, а сестра училась в Политехническом институте, после лекций сидела в библиотеке и возвращалась домой совсем поздно.

— Нет, давай ко мне. — Лёнчик не принял встречного предложения Сасы-Масы. — У меня дома тоже почти никого: одна бабушка. Но я не приду — она запсихует.

— А братишка твой младший?

О младшем брате Лёнчик забыл.

— Да что Мишка, — отозвался Лёнчик небрежно. — Он мешать не будет. — Добавив с той же небрежностью: — У нас ведь две комнаты.

Две комнаты на шестерых — это получалось по комнате на троих, у Сасы-Масы на троих тоже была одна комната, но они жили в коммуналке, и вода у них была лишь холодная. У Лёнчика же была отдельная квартира, даже с ванной комнатой, пусть ванная за неимением ванны и служила кладовкой.

Они просидели у Лёнчика за письменным столом в комнате, занимаясь арифметикой, часа три не вставая, так что у обоих голова будто опухла. Подняла их из-за стола бабушка Катя. Мишка, все эти три часа пытавшийся прорваться к ним в комнату, сумел усыпить ее бдительность — и с радостным криком вломился в дверь. Бабушка Катя, ругаясь на Мишку, влетела в комнату вслед за ним, увидела разопревших Лёнчика с Сасой-Масой и заругалась на них: «Обалдели совсем? Отправляйтесь на улицу, освежите мозги!»

Она дала им по толстому куску белого хлеба «кирпичом», намазанного смородиновым вареньем, и они, на ходу просовывая руки в рукава пальто, держа хлеб в зубах, чтобы не мешал одеваться, выскочили из квартиры.

— Всё, будешь приходить ко мне теперь каждый день, занимаемся, пока не подтянешься, — прокричал Лёнчик, когда летели по лестнице вниз на улицу.

Он пошел провожать Сасу-Масу, и когда двинулись к его дому, в голову ему пришла мысль, что надо познакомить Сасу-Масу с Викой. Тогда можно будет дружить втроем, и у Сасы-Масы не будет причины упрекать его, что он все время с Викой и Викой. Саса-Маса не хотел идти знакомиться, отнекивался, ссылаясь на мать, которая уже вот-вот может прийти с работы, а он неизвестно где, но Лёнчик его уломал.

Подходила середина апреля, снег с тротуаров и дороги весь стаял, оставшись лежать на газонах, солнце склонялось к горизонту, но было тепло, и они шли, расстегнув пальто, выставив на обозрение миру ярко полыхающие алым пионерские галстуки. Лёнчик мог бы дома переодеться, сняв школьную форму, но из солидарности с Сасой-Масой не стал этого делать. Свежий ветерок омывал лицо приветствием приближающегося лета, по обочинам дорог с тонким стеклянным звоном журчали последние, свивающиеся в бечевку ручьи.

Дверь у Вики открыл отец. Он был в кожаном фартуке, пальцы до черного блеска надраены просмоленной дратвой — значит, работал и встал открыть им дверь от сапожной лапы.

— А, пан Лёнчик! — сказал он. Скакнул взглядом на Сасу-Масу, поизучал его мгновение, после чего произнес: — И с ним еще пан. Что случилось, панове? — взгляд его снова устремился на Лёнчика.

— Вика дома? — спросил Лёнчик.

— Вика делает уроки, — сказал Викин отец. — И Жанна тоже сидит делает уроки. Пусть сидят делают, не пойдет Вика на улицу.

За спиной у Викиного отца в темноте прихожей послышался шум, и под мышкой у него, просунув голову наружу, появился сам Вика.

— Пап, ну что ты! — завопил он. — Что ты не пускаешь. Это же Лёнчик! Лёнчик, — высунул он наружу руку, пытаясь дотянуться до него, — заходи!

Нелепо как все получалось. Лёнчик почувствовал стыд перед Сасой-Масой. Сейчас самым лучшим было уйти. Но как теперь было уйти, когда Вика просил зайти!

— Я не один, — показал он на Сасу-Масу.