|
Дни уже стояли прохладные, он ходил сейчас в свитере поверх рубашки, свитер был болотного цвета, сливая его с лесом, и те, чьи голоса донеслись до него, видимо, его просто-напросто не заметили. А не заметить их было невозможно: так белели согнутые в коленях и разведенные в стороны ноги той, что лежала внизу, такая пронзительно контрастная граница была между голыми ягодицами и спущенными с них гармошкой черными брюками у того, кто лежал сверху. И тот, кто был сверху, дрыгался, — Лёнчик почему-то сразу же понял, что он делает. Но были эти двое совсем не из Викиного отряда, и определить это не составляло труда. Потому что это были взрослые. Воспитатель из отряда сестры, а согнутые в коленях голые ноги принадлежали Лёнчиковой пионервожатой.
Неудержимая сила заставила Лёнчика снова приподняться и снова поглядеть на пионервожатую с воспитателем — уже зная, что он увидит. Он смотрел, смотрел — и вдруг его обдало незнакомым прежде ощущением: писке стало тесно в штанах, она словно бы толкалась изнутри, желая вырваться наружу, и это было болезненно и приятно. Лёнчик смятенно присел, запустил руку под резинку штанов — так и было: писка ткнулась ему в руку непривычно твердая, какая-то граненая, будто небольшой толстый карандаш. Лёнчик посидел так, сжимая ее в руке, потом торопливо вытащил руку наружу, схватил мешок, поднялся с коленей и, пригибаясь, пошел, пошел, а там и побежал прочь из леса. — Ну-у! А чего ж ты не набил под горло? — спросил Алексей Васильевич, проверяя на ощупь полноту мешка, когда Лёнчик вернулся в мастерскую. — Притомился, что ли? — Ага, притомился, — ответил Лёнчик. Алексей Васильевич оглядел его. — И что это ты такой, будто взъерошенный? — Это я… бежал, торопился, — сказал Лёнчик. — Чего бежать было? — удивился Алексей Васильевич. — Так. Не знаю, — пожал Лёнчик плечами. — Бежал. Смотра кружков на закрытии смены, как в прошлый раз, чего Лёнчик боялся, потому что не сделал никакой модели, нынче не было, были соревнования по легкой атлетике, и он, к собственному удивлению, оказался по прыжкам в высоту лучшим в своем отряде. Директор Гринько на общем построении лагеря самолично вручал победителям соревнований, вызывая их перед всем строем к флагу, чемпионские грамоты. Вручая грамоту Лёнчику, он, по своему обыкновению, иронически щурясь, произнес, задержав его руку в своей дольше, чем того требовало ритуальное рукопожатие: «Вот, видишь, жизнь справедлива. Заслужил — и награда. И ничто тебе не помешало ее получить». Однако же взгляд пионервожатой, когда Лёнчик возвращался на свое место в строю, встретил его такой лютой любовью — он даже подумал, не засекла ли она его тогда в лесу. Но нет, не засекла, не могла засечь, да если бы засекла, устроила бы ему веселую жизнь еще накануне. На следующий день, когда уже стояли перед машинами, ожидая команды лезть в кузов, к Лёнчику сквозь толпу пробрался Алексей Васильевич. — На-ка вот, — сказал он, подавая ему большой, «килограммовый» бумажный кулек, тщательно запечатанный наверху завернутыми уголками — так, чтобы не раскрылся. — А я себе еще соберу. Мне здесь недели полторы с долгами разделываться, еще сумею. — Спасибо, — поблагодарил Лёнчик, не понимая, что это, но принял кулек и понял. Кулек был плотно набит брусничным листом. — Алексей Васильич, зачем… — Ему стало стыдно и неудобно; казалось, Алексей Васильевич догадался, из-за чего он вчера не сумел наполнить мешок. — Ничего, нормально, — сказал Алексей Васильевич. — Не тушуйся, когда дают. Дают — не бьют. Когда бьют — тогда беги, а дают — бери. |
