Капитан охотно взялся посвятить Зугу в таинственное искусство астрономической навигации. Ежедневно в полдень учитель с учеником устраивались на юте с медными секстантами наготове, ожидая огненного проблеска в сплошных облаках, и потом, раскачиваясь в такт с палубой, старательно удерживали солнечный луч в окуляре прибора.

Они устраивали стрельбу по пустым бутылкам из-под бренди, которые матрос бросал с кормы, чтобы развеять скуку долгих вахт. Мунго Сент-Джон приносил из каюты пару великолепных дуэльных пистолетов в ящичке с бархатной обивкой и тщательно заряжал, разложив на штурманском столике. Бутылки разрывались в воздухе фонтаном алмазных осколков, сверкающих в солнечном свете, и стрелки радостно хохотали, поздравляя друг друга.

Бывало, брат доставал новехонький карабин Шарпса с затвором, заряжавшийся патронами, – подарок одного из спонсоров «африканской экспедиции Баллантайнов», как окрестила их путешествие крупнейшая ежедневная газета «Стандард». Это чудо-ружье имело невероятную прицельную дальность до восьмисот ярдов и даже с тысячи легко укладывало буйвола. С помощью таких ружей меткие стрелки очищали американские равнины от несметных стад бизонов. Мунго Сент-Джон спускал за корму мишень – бочонок на тросе длиной восемьсот ярдов, – и они с Зугой целились поочередно, поставив на кон по шиллингу. Баллантайн, хоть и лучший стрелок в полку, тем не менее успел проиграть капитану больше пяти гиней. Американцы не только производили лучшие ружья в мире – Джон Браунинг запатентовал магазинную винтовку, которую Винчестер превратил в непревзойденное оружие, – но и безусловно превосходили всех в искусстве его применения. Сказывалась разница между пионерами Дикого Запада с их длинноствольными винтовками и британской пехотой, стрелявшей залпами из гладкоствольных мушкетов. Мунго Сент-Джон, настоящий американец, владел и дуэльными пистолетами, и «шарпсом», словно они были частью его тела.

Береговую линию снова поглотило холодное зеленоватое море, и Робин ощутила смутное беспокойство. Она рвалась к земле с отчаянным упорством, ничуть не ослабевшим с давней минуты расставания. Казалось, вся ее жизнь в последующие годы была лишь подготовкой к возвращению, долгой и полной препятствий, непреодолимых для женщины. Как часто она боролась с соблазном поддаться отчаянию, меж тем как другие видели в этом злостное упрямство, самонадеянность и заносчивость! Она с большим трудом, по крохам черпала свое образование в библиотеке дяди, сталкиваясь с его явным неодобрением.

– Книжная премудрость тебе только помешает, милочка. Не женское дело забивать голову заумными мыслями. Лучше бы помогала матери на кухне да училась шитью и вязанью.

– Я уже умею и то и другое, дядя Уильям.

Лишь позже дядюшка оценил ум и настойчивость племянницы, и его неохотные ворчливые уступки постепенно сменились полной поддержкой.

Дядя Уильям, старший брат матери, принял к себе всех троих, когда они вернулись из дальних диких краев почти без средств к существованию, имея лишь денежное пособие (всего 50 фунтов в год), полагавшееся отцу от Лондонского миссионерского общества. Уильям Моффат, имевший скромную врачебную практику в Кингс-Линне, с трудом содержал родственников, неожиданно свалившихся ему на шею.

Позже, много позже, средства появились, и немалые: чуть ли не три тысячи фунтов – гонорары за издание книг отца; однако самые тяжелые времена семье помог пережить дядя Уильям. Ему удалось наскрести достаточно денег, чтобы приобрести патент на офицерский чин для Зуги, ценой продажи двух охотничьих лошадей и унизительных хождений к ростовщикам. О лучших полках и даже регулярной армии мечтать не приходилось – юноша поступил в 13-й Мадрасский полк туземной пехоты, регулярное подразделение Ост-Индской компании.