– Кажется, с тобой мне рутина не грозит, – улыбнулась она, наматывая прядь его волос на мизинец.

– Со мной, разумеется! А с кем же еще? На Дайане была дорогая ночная рубашка из тончайшего натурального шелка. В неярком свете шелк поблескивал, льнул к ней, будто это была ее вторая кожа, – грудь, плечи, живот вырисовывались особенно рельефно. Он снял с нее рубашку и швырнул на одеяло, давно уже громоздившееся в ногах.

Он долго смотрел в ее глаза, синие, сверкающие, как сапфиры. Они не разговаривали, потому что говорили их глаза, улыбки. Язык любовников понятен всем – словами часто не передашь то, что чувствуешь, сплетаясь в страстных объятиях.

В эту ночь они почти не спали. Он будто не мог поверить в то, что она в его доме, в его постели. Кидаясь в нее, как в омут, он хотел утопить в бурных волнах страсти все свои сомнения. Дайана принадлежит ему, будет всегда с ним – в этом он хотел убедиться. А она хотела лишь одного: чтобы он вернулся к ней навеки, любил ее, как прежде, – ибо чувствовала, что пока он с ней телом, но не душой.

Глава восьмая

Дайана наклонилась к зеркалу. Она уже вдела в мочку уха жемчужину в золотой оправе и собиралась было закрепить серьгу, но рука дрогнула, и малюсенький винт упал вниз, утонув в высоком ворсе ковра.

– Ах, какая растяпа, – подосадовала она вслух и вновь вспомнила разговор с матерью по телефону. Конечно, это она вывела ее из себя!

Мадлен позвонила во второй половине дня, и сразу же по сдержанному, прохладному тону ее голоса Дайана поняла, что разговор пойдет о Россе.

– Дорогая, надеюсь, согласишься со мной, если я скажу, что…

Дайана мгновенно почувствовала, какая опасность заключена в невинной фразе «…надеюсь, согласишься со мной…» Мадлен свои разносы обычно начинала вежливым вступлением. Мать относилась к числу тех женщин, про которых говорят: на языке мед, а на сердце лед. Она считала себя истинной южанкой и настоящей леди, а это означало – политес прежде всего. Не повышая голоса, расточая улыбки и любезные слова, она могла мгновенно уничтожить человека. Ее обходительность и учтивость позволяли ей совать свой нос в дела других, даже если ее об этом не просили.

– …ты всегда была такая глупышка, когда дело касалось Росса. Я не могла поверить, когда Хейзел сообщила, будто ты живешь с ним целых три недели.

– Четыре, мамочка! Целых четыре недели. А что касается того, что я живу с ним, хочу напомнить – он мой муж.

– Эту твою роковую ошибку следовало исправить два года назад. И почему я не настояла тогда на разводе? Не исключала ведь, что такое может произойти. Прости меня, но Росс умеет быть таким деспотичным. А ты… ты никогда не могла настоять на своем, когда он… словом, не обижайся, твою жизнь он не украшает. Я бы ни за что не поехала в Европу… – Мадлен выдержала паузу, а потом с шумом вздохнула, желая показать, до какой степени она взволнованна. – Не сердись, но хотелось бы знать, неужели ты так наивна, что веришь, будто вы можете жить вместе при совершенном несходстве характеров? Когда думаю о твоем замужестве, поверь, прихожу в ужас, как если бы соседский сиамский кот трепал мою персидскую кошечку. У того чудовища с моей Сильвией ничего общего, кроме масти.

Дайана представила пушистую Сильвию в когтях у сиамского кота и улыбнулась.

– Кошмарное зрелище! Мамочка, чтобы успокоить тебя, скажу, что не увидела на своем теле никаких следов, ни единой царапины, когда принимала утром ванну.

– Господи! Ну зачем ты все воспринимаешь в буквальном смысле? Я вовсе не хочу сказать, что Росс истязает тебя физически.