Чем дольше я рассуждала так, тем становилось яснее: к свиданию мы с Гришкой не готовы совершенно. Надо было бы встретиться заранее, прорепетировать, что ли. Только где нам с ним репетировать? На глазах у разъяренной Светки? Или у нас? Елена будет оскорблена, увидев рядом со мной чудаковатого Гришку, а муж просто захлебнется иронией.

В дверь наконец-то позвонили, и я испугалась.

«Что это за квартира? Откуда у Карташова ключи от нее?» — думала я, направляясь к двери.

На пороге стоял Гришка, но это все равно напряжения не снимало.

Тяжело дыша, он внес в квартиру две огромные сумки.

— Здравствуй, Гришенька, — поспешно поздоровалась я, боясь, что он сейчас что-нибудь не то брякнет.

— Здравствуй, моя рыбка.

Я не выдержала и засмеялась, но, в общем, это можно было принять за радостный смех влюбленной женщины. Хотя мне-то влюбленной казаться необязательно.

— Ты, я вижу, истосковалась по мне, — затверженно продолжал он, — ненаглядное ты мое солнышко.

Было понятно: Гришка демонстрирует домашние заготовки. Но где он набрался этой галиматьи? Мог с кем-нибудь посоветоваться, с той же Светкой.

— Пойду поставлю чайник, — сказала я, стараясь держаться как можно естественнее.

Когда чайник вскипел, я позвала:

— Котенок! Иди пить чай.

— Иду, цыпленочек мой, — донеслось из коридора, и я едва не вылила на себя кипяток.

Гришка вошел на кухню с листом бумаги, присел к столу и стал напряженно читать:

— О, бриллиант моего сердца! О, отрада моих очей!.. — (Я пнула его ногой под столом.) — …О, прохлада моей души! Как усталый путник…

Я вспомнила: это из «Старика Хоттабыча» и, рассмеявшись, выхватила бумагу у него из рук. Наверное, Гришка читал сказку детям, и эта нелепица запала ему.

Он обалдело следил за мной, я металась в поисках пишущего предмета. Отчаявшись найти что-то на кухне, бросилась в прихожую за сумкой, успев крикнуть на ходу:

— Чай стынет, Гришенька. Ты уж напейся чаю! Устал, поди, с дороги.

Господи, что я несу? Как быстро заговорила на его диком наречии. Вот, подумает Карташов, собрались два идиота. А рафинированный интеллигент Иннокентий гадливо передернется, слушая этот низкопробный фарс. Догадается, и тогда все пропало.

Выцарапав из сумки карандаш, я вернулась на кухню. Увидев меня, Гришка открыл рот, но я аршинными буквами настрочила на его шпаргалке одно слово: «ОБАЛДЕЛ?»

Гришка потерянно, как баран на новые ворота, смотрел то на меня, то на бумажку. «ГОВОРИ ПРОСТО!»

— О, источник… — начал Гришка и окончательно смешался.

«ТЕПЕРЬ МЫ ВСЕГДА БУДЕМ ВМЕСТЕ» — накорябала на листочке я.

Гришка взглянул на меня: его вытаращенные глаза выражали неподдельный ужас.

«ТЫ ЧТО, СОВСЕМ НЕНОРМАЛЬНЫЙ?»

Он схватил карандаш со стола и принялся что-то писать. Воцарилось неловкое молчание. Это был полный крах: вечер только начался, а говорить уже совершенно не о чем. Надо одеваться и уходить домой и ему сказать: давай, дружок, нах хауз! Не получилось из тебя артиста!

Я посмотрела на Гришку — он кивком указал мне на свои записи:

«ВСЕГДА БУДЕМ ВМЕСТЕ?!»

Я уже была близка к обмороку, но тут послышался телефонный звонок.

— Чай простынет, голубчик, — почти машинально сказала я, ужасаясь сдвигам в собственном сознании, и побежала к телефону. Кто бы это мог быть? Саша?

— Это я, Карташов. Называй меня Лешик.

— Здравствуй, Лешик, — не моргнув глазом, отреагировала я.

— А ты ничего, молодец. Хвалю! Такого козла заарканить… С меня — премия. Завтра я тебе сам деньги принесу и ублюдку этому объясню популярно, что ты — обалденная баба.