Надо было соблюдать чертовы меры предосторожности. И всю дорогу она была с Гришкой. В самолете до Женевы и потом несколько часов в поезде Лиза сидела с ним. Когда мы вышли из поезда на заснеженную платформу, уже стемнело. Теперь третье мытарство — фуникулер в горы. Но так вдруг вышло, что мы с ней оказались в одной люльке. Мы разом обнялись — не хотелось ни говорить, ни спрашивать. Земля, с ее лыжниками, домиком-кассой, светящимся стеклянным рестораном, уходящим поездом, стремительно понеслась вниз и исчезла, а мы вдвоем плыли в счастливой снеговой тьме, лишь где-то далеко впереди вверху дрожали теплые неясные огоньки. Когда я заходил в фуникулер, обронил сотовый — он провалился безвозвратно вниз, и точно нарушилась навсегда связь с ненужным больше миром.

— Тебе не холодно? — спросил я.

Она не ответила, лишь теснее ко мне прижалась. Огоньки впереди выросли в окна домиков, разбросанных по склону горы. Но вот и огни исчезли, а впереди теперь темнел верх снежной горы и по-зимнему светлое ночное небо.

Потом, от площадки фуникулера, мы карабкались снова вверх. Тропинка была узка, и Лиза пошла вперед. За мной сосредоточенно сопел Гришка. Он догнал меня и, увязая в снегу, пошел рядом.

— Ты знаешь, мне жалко, — переводя дыхание, заговорил он. — Мне очень жалко. Я скучаю…

Споткнувшись обо что-то невидимое, Гришка упал. Я помог ему встать. Лицо его было все в снегу. Он отряхивался, и мне показалось, что у него блеснули слезы.

— Ты понимаешь, мне очень жалко! — опять начал он. — Я скучаю сильно…

Он стряхнул снег с лица, и я действительно увидел слезу на его щеке. Гришка стоял передо мной по колено в снегу, от него тянуло перегаром (когда только он успел?).

— Я очень устал! Я весь измучился. Где Светка, где дети? Мне невыносимо их жалко. Мне всех жалко. Мне жалко Лизу, себя, ее мужа. Он приходил. Мне так хочется плакать!..

— Ее муж приходил? — не поверил я. — Когда?

— На днях. Все равно. Мне очень его жаль! Всех жалко! Ты не поверишь — я теперь все время сдерживаюсь, чтобы не заплакать! И когда муж приходил… Лизу жалко…

— Альпинисты! — Макар крикнул нам сверху. — Кончай перекур!

Мы двинулись дальше.

— А дети? Где они? Мне кажется, ничего больше нет. Ни детей, ни Светки, ни Москвы… Ничего! А есть только эти треклятые горы! И мне кажется… — Гришка опять споткнулся.

— Гриш, ты устал. Мы сейчас придем, отдохнем…

— Мне кажется, — Гришка не слушал меня, — никогда это треклятье не кончится!..

Гришка порывисто вздохнул, и мне показалось, что он сейчас опять упадет, но он только отстал и вновь тащился за мной.

«Бедный Гришка, — подумал я. — И когда действительно все кончится?!» Я пошарил в кармане, ища сотовый, и вспомнил — я ж потерял его.

— Гриш, у тебя мобильник далеко?

Гришка молча протянул мне телефон. Я позвонил Глинской.

— Ты откуда? — удивилась она. — Ах, с модного курорта. Ты сейчас бежишь, что ли? Как Лиза с Гришуней поживают? Тут ничего интересного. Сегодня улетаю в Питер. Понятно? В родные пенаты господина И. Понял? Думаю, вернемся одновременно. Приедешь, позвони — посмотрим материалы. Береги себя — не сломай шею. Пока.

Наконец, мы взобрались наверх. Здесь на крохотном плато стоял замок. Вся наша компания была уже там. Горели окна, за ними мелькали силуэты, тени. Я рассмотрел замок: к старинной, еще романской, широкой квадратной башне прижимались две асимметричные пристройки более позднего происхождения, выполненные в типичном местном стиле, — шале, с каменным первым и деревянным вторым этажами под двускатной пологой крышей.