И спросил, а что там сделал француз. Ну, старый козел принес карту и показал мне окрестности. Большой кусок земли, выходит прямо в океан. Узкий перешеек, примерно в тысячу футов, соединяет его с материком. За этим перешейком земля расширяется веером, там примерно две-три тысячи акров.
Он сказал, что француз построил на перешейке стену высотой в двадцать футов. В середине ворота. Но через них никто не проходит. Все, что приходит из деревни, включая почту, забирают охранники. Иностранцы, он сказал, странные смуглые маленькие люди, у которых всегда наготове деньги и которые всегда молчат. Сказал, что много привозят в лодке. Там есть ферма и много скота: коровы, овцы, лошади, свора больших собак. Он говорил: «Никто этих собак не видел, только один человек, и он…»
Тут он неожиданно замолк, как будто сказал слишком много, и на лице у него появилось испуганное выражение. Поэтому я запомнил его слова и отложил расспросы на потом.
Я спросил, был ли кто-нибудь внутри и как там все выглядит, и он сказал: «Никто, кроме человека, который…» Тут он снова замолк, и я решил, что он говорит о том же человеке, который видел собак. И мне становилось все интереснее.
Я сказал, что ведь кто-нибудь может незаметно подобраться со стороны океана и посмотреть. И никто не увидит. Но он ответил, что там всюду скалы, и только в трех местах можно причалить на лодке, и все эти три места, как и ворота, охраняются. Он посмотрел на меня подозрительно, и я сказал: «О, да, я помню, папа мне про это рассказывал». И побоялся дальше его расспрашивать.
Я спросил, какие еще изменения сделаны, и он ответил, что появился большой сад с камнями. Я заметил, что никто не делает сад с декоративными камнями там, где и так хватает камней. Он выпил еще и заявил, что это совсем другой сад, и вообще не сад, а, может, кладбище, и на лице у него опять появилось то же странное испуганное выражение.
Мы еще выпили, и он сказал, что его зовут Эфраим Хопкинс, и рассказал, что примерно через месяц после того, как тут поселился француз, рыбаки возвращались с моря и у них как раз напротив этого места вышел из строя мотор. А в это время подошла яхта француза, и из нее на причал вышло много людей. Рыбаки плыли на веслах, и пока они шли мимо, высадилось не менее ста человек.
Ну, потом он рассказал, что еще примерно через месяц житель Беверли по имени Джим Тейлор ехал ночью домой, и фары осветили на дороге парня. Парень заорал, увидев огни, и пытался убежать, но упал. Тейлор вышел посмотреть, что с ним. На парне было только белье и сумка на шее. И он был без сознания.
Тейлор подобрал его и привез сюда, в «Беверли Хаус». В него влили алкоголя, и он пришел в себя. Оказался итальянец, по-английски почти не говорил и был испуган до смерти. Хотел получить одежду и убраться. Открыл сумку и показал деньги. Оказывается, он сбежал из этого дома де Кераделя. Добрался до воды и плыл, пока не решил, что вышел за стену, потом выбрался на берег. Сказал, он каменщик, один из той группы, что приплыла на яхте. Сказал, они устраивают каменный сад, высекают камни и ставят их стоймя, как большие могильные плиты, ставят кольцами, а внутри строят каменный дом. Сказал, эти камни двадцати – тридцати футов высотой…
Я почувствовал, как что-то вроде ледяной руки коснулось моих волос. И сказал:
– Повторите, Мак Канн.
Он терпеливо сказал:
– Лучше я продолжу по-своему, док.
Билл заметил:
– Я знаю, о чем ты думаешь, Алан. Но пусть Мак Канн продолжает.
Мак Канн продолжал:
– Итальянец не говорил, что его напугало. Просто начинал что-то бормотать, дрожал и крестился. Понятно было, что он считает дом в центре камней проклятым. Ему дали еще выпить, и он сказал, что дьявол там берет свое. Сказал, что из более чем сотни приехавших с ним людей половина погибла под упавшими камнями. |